некоторые мои больные пункты, на некоторых чиновников, относительно которых я не считал бы возможным, чтобы они оставались, например — Палеолог… Он выслушал, наговорил мне без конца, что он либеральный, что он такой, что он сякой, что он введет, прежде всего, законность и справедливость… Разговор шел от половины десятого до половины третьего ночи. Вы можете себе представить, что в этот промежуток времени, можно было друг с другом три раза познакомиться, погрызться пять раз и потом опять сойтись, — что и было сделано… Я был приятно поражен, когда он мне рассказал, что к нему явился какой-то еврей, и он спрашивает его: «Вы по делу газеты?» «Нет». — «По делу банков?» «Нет». — «Вы по военному делу?» — «Нет, я по личному делу: я отец 4 сыновей, из которых 3 убитых на войне; а мой последний сын при смерти. Он получил Георгиевский крест, все отличия, и хотел бы умереть прапорщиком; будьте добры, похлопочите, чтобы его сделали прапорщиком!…» Одним словом, ему понравился чрезвычайно еврей, и тут у него показались слезы на глазах, из чего я ясно увидел, что этот человек хорошо относится ко всем… Наговорил мне с три короба: принял все, что я сказал, и просил меня у него непременно бывать… Затем, 17-го, состоялось это назначение. Если не ошибаюсь, 19 или 20-го я позвонил по телефону и спросил, когда я могу приехать… Мне сказали: «Сейчас». Это было в 1 час дня… Я ждал целый час, увидел его на полторы минуты в кабинете, — стоя… Он сказал: «Я так занят! Я еду на заседание…» Я сказал: «В вашей речи вы сказали, что вы будете проводить законность и справедливость… Я прошу разрешения, в память нашего разговора, прислать вам образ…» — «Охотно! очень вам благодарен…» Уехал. Вступив в министерство, он сказал прекрасную речь о закономерности и справедливости. Эта речь меня приятно поразила. Я решил послать ему образ спасителя, и сзади написал на образе слова из его речи; я был уверен, что эти слова о законности и справедливости он будет проводить в жизнь. Каково же было мое удивление, когда, через две недели, прошу по телефону разрешения быть принятым и мне отвечают, что думать нечего, никого не принимает!… Я звоню к Балашеву,[*] спрашиваю: «В чем дело?» Он говорит: «Никакой возможности нет!»
Председатель. — Как вы себе представляли механизм назначения Протопопова?
Андроников.— Я совершенно не знал вначале… Потом догадался…
Председатель. — Т.-е. не догадались, а узнали?
Андроников. — Он хотел, во что бы то ни стало, добиться власти и всех водил за нос, — говорил то, чего впоследствии не оказывалось, и не брезгал никакими путями!… Для меня было ясно, что, так как Хвостов не понутру, то надо было найти человека
