да оно для вас и безразлично, — вам важна, главным образом, вся эта система окутывания верховной власти густой пеленой обмана. Я рассказал вам эпизоды декабря 1914 года. Затем 1915 год: галицийский разгром. Уже для всех были ясны и причины и ближайшее будущее на фронте. Вижусь я с одним из лиц, занимавших высокое положение в армии. Для вашего успокоения могу сказать, что он этого положения больше не занимает. Я его спрашиваю: «Вы на совещании видали государя, скажите, то, что мы все знаем, что вы мне рассказываете, сказали вы ему? Относительно из рук вон плохого снабжения? Относительно неотзывчивости военного министра на нужды армии? Ваши мрачные перспективы? Говорили ли вы об этом государю? Ведь вы по своему служебному положению не раз бывали в совещаниях, самых интимных, где председательствовал государь, говорили ли вы ему?» — «Нет, не говорил». — «Но почему же?» — «Я никогда не мог с ним говорить с глазу на глаз, всегда были другие свидетели». Это вот 1915 год. Затем, позднее, когда немцы добились уже большого успеха на нашем северо-западном фронте, когда они захватывают один город за другим, одну губернию за другой. Повидимому, должна пасть Варшава. Через несколько дней она, действительно, была эвакуирована нами. И там, в Варшаве, я вижу опять одного из влиятельных и высоких людей, имевших доступ к государю. Тогда уже неизбежность катастрофы была ясна. Я опять его спрашиваю: «Скажите, знает государь?» — «Нет, не знает». — «Но почему же?» Тогда он мне говорит: «Вы знаете, это даже к лучшему, что он не знает, потому что, если раскрыть государю всю бездну нашей беды, он может потерять бодрость и способен решиться на какой-нибудь поступок, который нежелателен». Тогда я всплеснул руками и говорю: «Послушайте, если вы держите государя в таком неведении или полуведении, вы ничего не сможете исторгнуть у него в смысле решения. Если все хорошо или, во всяком случае, не так плохо, то не нужно никаких решительных мер». Вот та обстановка, в которой находилась верховная власть. Я рассказал этот эпизод, чтобы показать вам, в каких условиях, как бы сказать, организовалось наше поражение. Галицийские неудачи, как вы помните, заставили встрепенуться русское общество и власть отчасти. У власти появился испуг и сознание необходимости пойти на уступки, на примирительные шаги, чувство какой-то провинности там было. Но у русского общества, я скажу, не было испуга. Здесь было только сознание громадной опасности и чувство необходимости русскому обществу и русскому народу, если не взять свою судьбу в руки, то, во всяком случае, участвовать в решении этой судьбы. Возникли общественные организации. Городской и земский союзы от помощи больным и раненым перешли к вопросам снабжения армии. Тогда создался военно-промышленный комитет, во главе которого мне пришлось
