пропаду здѣсь, а мнѣ любопытно узнать все, что̀ мнѣ отъ судьбы опредѣлено».
Странный онъ былъ человѣкъ, своеобычный и, такъ сказать, фантастическій. Лестно ему казалось, всякую свою мечту сейчасъ же и на дѣлѣ доказать. Какъ только схоронилъ онъ князя Льва Андреевича, такъ сейчасъ и закатился по заграницамъ. Удивительно, гдѣ его ни носило! Высылались ему деньги черезъ всякія агентства и банкирскіе дома, то въ Парижъ, то въ Калькутту, то въ Нью-Іоркъ, то въ Сидней. Это все, опять повторяю, мнѣ доподлинно извѣстно, такъ какъ мой отецъ былъ у него главнымъ управляющимъ надъ всѣми его двумя стами тысячъ десятинъ.
Черезъ четыре года воротился князь Андрей, исхудалый, бородищей обросъ, самъ отъ загара коричневый,—и узнать трудно. Какъ пріѣхалъ, да засѣлъ въ своей Пнищевской усадьбѣ, да надѣлъ халатъ, только его и видѣли. Заскучалъ.
А я въ то время къ князю очень сдѣлался вхожъ, потому что онъ меня полюбилъ за мой характеръ веселый, и все-таки я кое-какое образованіе получилъ, такъ что могъ ему собесѣдникомъ служить. Опять же я свободный человѣкъ былъ: отецъ меня еще при князѣ Львѣ Андреевичѣ откупилъ.
Всегда князь Андрей встрѣчалъ меня ласково и садиться велѣлъ. Даже сигарами потчевалъ. Сидѣть я при немъ скоро привыкъ, а къ сигарамъ никакъ притерпѣться не могъ—все у меня отъ нихъ въ родѣ морской болѣзни дѣлалось.
Любопытно мнѣ было всѣ эти вещи рассматривать, какія князь изъ путешествія съ собою привезъ. Шкуры тигровыя и львиныя, сабли кривыя, божковъ, чучела звѣрей разныхъ, дорогіе камни и матеріи. А князь, бывало, лежитъ на диванѣ своемъ огромномъ, куритъ и, хоть
