щаго только ночью свои нѣжные цвѣты. Сплошными стѣнами стояли темные, пахучіе кипарисы, олеандры съ блѣдно-розовыми цвѣтами, мирты, апельсинныя и миндальныя деревья, благоухающіе китайскіе померанцы, твердолистые фикусы, кусты южной акаціи и лавровыя деревья.
Тысячи различныхъ цвѣтовъ наполняли воздухъ оранжереи своими ароматами: пестрыя съ терпкимъ запахомъ гвоздики; яркія японскія хризантемы; задумчивые нарциссы, опускающіе передъ ночью внизъ свои тонкіе бѣлые лепестки; гіацинты и левкои—украшающіе гробницы; серебристые колокольчики дѣвственныхъ ландышей; бѣлыя съ одуряющимъ запахомъ панкраціи; лиловыя и красныя шапки гортензія; скромныя ароматныя фіалки; восковыя, нестерпимо благоуханныя туберозы, ведущія свой родъ съ острова Явы; душистый горошекъ; пеоніи, напоминающія запахомъ розу; вервена, цвѣтамъ которой римскія красавицы приписывали свойство придавать кожѣ особенную свѣжесть и нѣжность, и потому клали ихъ въ свои ванны, и наконецъ великолѣпные сорта розъ всевозможныхъ оттѣнковъ: пурпурнаго, ярко-краснаго, пунцоваго, коричневаго, розоваго, темно-желтаго, нѣжно-желтаго, палеваго и ослѣпительно-бѣлаго.
Другіе цвѣты, лишенные аромата, отличались зато пышною красотою, какъ, напримѣръ, холодныя красавицы камеліи, разноцвѣтныя азаліи, китайскія лиліи, голландскіе тюльпаны, огромныя яркія георгины и тяжелыя астры.
Но было въ оранжереѣ одно странное растеніе, которое, повидимому, ничѣмъ не могло бы обратить на себя вниманіе, кромѣ развѣ своей уродливости. Прямо изъ корня выходили у него длинные, аршина въ два, листья, узкіе, мясистые и покрытые острыми колючками. Листья эти, числомъ около десяти, не поднимались кверху, а стлались по землѣ. Днемъ они были холодны а ночью ста-
