Много слезъ стоила бѣдной матери эта неудача,—слезъ и стыда. Ей, „милостивой пани“ Попельской, слышавшей громъ рукоплесканій „избранной публики“, сознавать себя такъ жестоко пораженной, и кѣмъ же?—простымъ конюхомъ Іохимомъ съ его глупою свистѣлкой! Когда она вспомнила исполненный пренебреженія взглядъ хохла послѣ ея неудачнаго концерта, краска гнѣва заливала ея лицо, и она искренно ненавидѣла „противнаго хлопа“.
И, однако, каждый вечеръ, когда ея мальчикъ убѣгалъ въ конюшню, она открывала окно, облокачивалась на него и жадно прислушивалась. Сначала слушала она съ чувствомъ гнѣвнаго пренебреженія, стараясь лишь уловить смѣшныя стороны въ этомъ „глупомъ чириканьи“; но мало-по-малу—она и сама не отдавала себѣ отчета, какъ это могло случиться,—глупое чириканье стало овладѣвать ея вниманіемъ, и она уже съ жадностью ловила задумчиво-грустные напѣвы. Спохватившись, она задала себѣ вопросъ, въ чемъ же ихъ привлекательность, ихъ чарующая тайна, и понемногу эти синіе вечера, неопредѣленныя вечернія тѣни и удивительная гармонія пѣсни съ природой разрѣшила ей этотъ вопросъ.
„Да,—думала она про себя, побѣжденная и завоеванная въ свою очередь,—тутъ есть какое-то совсѣмъ особенное, истинное чувство… чарующая поэзія, которую не выучишь по нотамъ“.
И это была правда. Тайна этой поэзіи состояла въ удивительной связи между давно умершимъ прошлымъ и вѣчно живущей, и вѣчно говорящею человѣческому сердцу природой, свидѣтельницей этого прошлаго. А онъ, грубый мужикъ въ смазныхъ сапогахъ и съ мозолистыми руками, носилъ въ себѣ эту гармонію, это живое чувство природы.
И она сознавала, что гордая „пани“ смиряется въ ней передъ конюхомъ-хлопомъ. Она забывала его грубую одежду и запахъ дегтя, и сквозь тихіе переливы пѣсни вспоминалось ей добродушное лицо, съ мягкимъ выраженіемъ сѣрыхъ глазъ и застѣнчиво-юмористическою улыбкой изъ-подъ длинныхъ усовъ. По временамъ краска гнѣва опять приливала къ лицу и вискамъ молодой женщины: она чувствовала, что въ борьбѣ изъ-за вниманія ея ребенка она стала съ этимъ мужикомъ на одну арену, на равной ногѣ, и онъ, „хлопъ“, побѣдилъ.
А деревья въ саду шептались у нея надъ головой, ночь разгоралась огнями въ синемъ небѣ и разливалась по землѣ синею тьмой и, вмѣстѣ съ тѣмъ, въ душу молодой женщины
