— И я, говорю, — того же самаго мнѣнія.
— Да, отвѣчаетъ, — я его немножко знаю: онъ на славянъ жертвовалъ, а ему пальца въ ротъ не клади.
Баринъ былъ неподдѣльно веселъ и купецъ тоже.
Вечеромъ я ихъ видѣлъ въ театрѣ въ ложѣ съ слишкомъ красивою и щегольски одѣтою женщиною, которая навѣрно не могла быть ни одному изъ нихъ ни женою, ни родственницею и, повидимому, даже еще не совсѣмъ давно образовала съ ними знакомства.
Въ антрактахъ купецъ появлялся въ буфетѣ и требовалъ «тремтете».
Человѣкъ тотчасъ же уносилъ за ними персики и другіе фрукты и бутылку crême de thé.
При выходѣ изъ театра, старый товарищъ уловилъ меня и настоятельно звалъ ѣхать съ ними вмѣстѣ ужинать и притомъ сообщилъ, что ихъ дама «субъектъ самой высшей школы».
— Настоящей haut école!
— Ну, тѣмъ вамъ лучше, говорю, — а мнѣ въ мои лѣта, и проч., и проч., — словомъ, отклонилъ отъ себя это соблазнительное предложеніе, которое для меня тѣмъ болѣе неудобно, что я намѣревался на другой день рано утромъ выѣхать изъ этого веселаго города и продолжать мое путешествіе. Землякъ меня освободилъ, но зато взялъ съ меня слово, что когда я буду въ деревнѣ у моихъ родныхъ, то непремѣнно пріѣду къ нему посмотрѣть его образцовое хозяйство и въ особенности его удивительную пшеницу.
Я далъ требуемое слово, хотя съ неудовольствіемъ. Не умѣю ужъ вамъ сказать: мѣшали ли мнѣ школьныя воспоминанія о ножичкѣ и о чемъ-то худшемъ изъ области haut école, или отталкивала меня отъ него настоящая ноздревщина, но только мнѣ все такъ и казалось, что онъ мнѣ дома у себя всучитъ либо борзую собаку, либо шарманку.
Мѣсяца черезъ два, послонявшись здѣсь и тамъ и немножко полѣчившись, я какъ разъ попалъ въ родныя палестины и послѣ малаго отдыха спрашиваю у моего двоюроднаго брата:
— Скажи, пожалуйста, гдѣ у васъ такой-то? и что это за человѣкъ? мнѣ надо у него побывать.
А кузенъ на меня посмотрѣлъ и говоритъ:
— Какъ, ты его знаешь?
— И я, — говорю, — того же самого мнения.
— Да, — отвечает, — я его немножко знаю: он на славян жертвовал, а ему пальца в рот не клади.
Барин был неподдельно весел и купец тоже.
Вечером я их видел в театре в ложе с слишком красивою и щегольски одетою женщиною, которая наверно не могла быть ни одному из них ни женою, ни родственницею и, по-видимому, даже еще не совсем давно образовала с ними знакомства.
В антрактах купец появлялся в буфете и требовал «тремтете».
Человек тотчас же уносил за ними персики и другие фрукты и бутылку crême de thé.
При выходе из театра, старый товарищ уловил меня и настоятельно звал ехать с ними вместе ужинать и притом сообщил, что их дама «субъект самой высшей школы».
— Настоящей haut école!
— Ну, тем вам лучше, — говорю, — а мне в мои лета, и проч., и проч., — словом, отклонил от себя это соблазнительное предложение, которое для меня тем более неудобно, что я намеревался на другой день рано утром выехать из этого веселого города и продолжать мое путешествие. Земляк меня освободил, но зато взял с меня слово, что когда я буду в деревне у моих родных, то непременно приеду к нему посмотреть его образцовое хозяйство и в особенности его удивительную пшеницу.
Я дал требуемое слово, хотя с неудовольствием. Не умею уж вам сказать: мешали ли мне школьные воспоминания о ножичке и о чем-то худшем из области haut école, или отталкивала меня от него настоящая ноздревщина, но только мне все так и казалось, что он мне дома у себя всучит либо борзую собаку, либо шарманку.
Месяца через два, послонявшись здесь и там и немножко полечившись, я как раз попал в родные палестины и после малого отдыха спрашиваю у моего двоюродного брата:
— Скажи, пожалуйста, где у вас такой-то? и что это за человек? мне надо у него побывать.
А кузен на меня посмотрел и говорит:
— Как, ты его знаешь?
