— На слова твои плюнула.
— На мои-то наплюй, — не груби только Хозяину.
— Онъ мнѣ и ненадобенъ.
— Вона какъ!
— Разумѣется!.. Пусть его нелюбымъ конямъ гривы мнетъ.
— Что городишь-то, неразумная! Я тебѣ говорю про Того, Кому мы всѣ работать должны.
— Ну, а я не разумѣю и не хочу.
— Что это, — работать-то?
— Да.
— Поработаешь. Не всѣ, вѣдь, вольною волей работаютъ, — другіе неволею. И ты поработаешь.
Мавра черезъ гнѣвъ просмѣялася и говоритъ.
— Полно тебѣ, дѣдъ, въ самомъ дѣлѣ, видно, правда, что ты съ ума сошелъ!
А дѣдъ посмотрѣлъ и отвѣтилъ ей:
— Господь съ тобой, умная! — и самъ на печь полѣзъ, а она схватила подъ полу его фонарь со свѣчой и побѣжала въ ригу свой нарядъ перепрятывать.
А въ ригѣ-то уже темно, и страхъ на нее тутъ такъ и налетѣлъ со всѣхъ сторонъ вмѣстѣ съ ужастью: такъ ее и за плечо беретъ, и ноги ей путаетъ. Думаетъ: «дай скорѣй огонь зажгу — смѣлѣй станетъ». Черкнула спичкою разъ и два — что-то у самаго лица будто пролетѣло. Она зажгла фонарь и перекрестилась, а только зашла въ уголъ къ колосу, какъ вдругъ съ одной стороны къ ней пташка, а съ другой другая, — точно не хотятъ допустить ее!
И видитъ она, что это ей не кажется, а взаправду есть: откуда-то слетѣли воробушки и пали на колосъ въ свѣтъ и сидятъ-глядятъ на нее, натопорщившись...
«Давай скорѣе выхвачу да и убѣгу», — думаетъ Мавра, и стала скорѣй руками колосъ разворашивать, а тамъ подъ рукой у нея что-то двигнулось и закопалося… Она — цапъ посильнѣй, а ей откуда ни спади еще воробей, и трепещется, и чирикаетъ… «Тьфу, молъ, что̀ тебѣ надобно? Проклятый ты!» Взяла его да и сорвала съ него головеночку, а сама не замѣтила, какъ съ сердцемъ въ злости фонарь бросила и отъ него въ-разъ солома вся всполыхнула; а оттудова-то, изъ кучи-то — что̀ вы скажете! — возстаетъ оное дитя лупоглазое и на челушкѣ у него роситъ кровь.