онъ надъ нимъ свои зубы, воздавая намъ безпрерывное благодареніе. Мы заговорили о Наполеонѣ. Едва имя это коснулось его слуха, какъ тысячи проклятій: Sey er verdammt und verflucht in Ewigkeit![1]—стали изливаться изъ устъ несчастнаго страдальца на виновника всѣхъ бѣдствій.—Вскорѣ за нимъ явился другой, настоящій Французъ, въ шинелькѣ и въ киверѣ, подпираясь костылемъ; онъ былъ раненъ въ ногу. Этотъ казался бодрѣе, хотя также весьма изнуренъ и слабъ. Первое слово его было: Messieurs! du pain![2]—Тогда длинный Нѣмецъ пересталъ бранить Наполеона, и, видно отъ ненависти къ Французамъ, уступилъ свое мѣсто пришедшему, а самъ, поблагодаривши насъ, пошелъ искать инаго пристанища. Французъ говорилъ немного, и жаловался только на холодъ. Мы, уже отпивши чай, дали ему сухарь неразмоченный, но онъ не въ состояніи былъ грызть его. Видя тщетныя усилія Француза надъ Русскимъ сухаремъ, я спросилъ его: сталъ-ли-бы онъ ѣсть лошадиное мясо?—«Почему не такъ? въ нуждѣ нѣтъ закона!» сказалъ онъ. Указавши ему на близъ-лежащую лошадь, я предложилъ, что онъ можетъ тутъ-же удовлетворить свой аппетитъ.—«Если-бъ только у меня было чѣмъ отрѣзать часть,»
