рикѣ вынулъ изъ ящика кривой ножъ, засучилъ рукава по локоть, потомъ тихонько приблизился къ поврежденной рукѣ, схватилъ ее, и такъ ловко повернулъ ножемъ выше клочьевъ, что они мигомъ отпали. Тутолминъ вскрикнулъ и сталъ охать; хирурги заговорили, чтобы шумомъ своимъ заглушить его, и съ крючками въ рукахъ бросились ловить жилки изъ свѣжаго мяса руки; они ихъ вытянули и держали; между тѣмъ пудреный Операторъ сталъ пилить кость. Это причиняло, видно, ужасную боль: Тутолминъ вздрагивалъ, стоналъ, и, терпя мученіе, казался изнеможеннымъ до обморока; его часто вспрыскивали холодною водою, и давали ему нюхать спиртъ. Отпиливши кость, они подобрали жилки въ одинъ узелокъ, и затянули отрѣзанное мѣсто натуральною кожею, которая для этого была оставлена и отворочена; потомъ зашили ее шелкомъ, приложили компрессъ, увязали руку бинтами—и тѣмъ кончилась операція. Тутолминъ легъ въ постель, какъ полумертвый.
Страшный Операторъ въ пудреномъ парикѣ, съ засученными рукавами, не оставляя криваго ножа обратился ко мнѣ, и, видно, разохотившись рѣзать, спросилъ: «Ну, какъ у васъ?» Я испугался, и за-
