ровичъ не такимъ образомъ, скажи онъ птица, а не гусакъ, еще бы можно было поправить. Но—все кончено!
Онъ бросилъ на Ивана Никифоровича взглядъ—и какой взглядъ! Еслибы этому взгляду придана была власть исполнительная, то онъ обратилъ бы въ прахъ Ивана Ники форовича. Гости поняли этотъ взглядъ и по спешили сами разлучить ихъ. И этотъ чело вѣкъ, образецъ кротости, который ни одну нищую не пропускалъ, чтобъ не разспросить ее, выбѣжалъ въ ужасномъ бѣшенствѣ. Такія сильныя бури производятъ страсти!
Цѣлый мѣсяцъ ничего не было слышно объ Иванѣ Ивановичѣ. Онъ заперся въ своемъ домѣ. Завѣтный сундукъ былъ отпертъ, изъ сундука были вынуты—что же? карбованцы! старые, дѣдовскіе карбованцы! И эти карбо ванцы перешли въ запачканныя руки чер нильныхъ дѣльцовъ. Дѣло было перенесено въ палату. И когда получилъ Иванъ Ивано вичъ радостное извѣстіе, что завтра рѣшится оно, тогда только выглянулъ на свѣтъ и рѣ шился выйти изъ дому. Увы! съ того вре мени палата извѣщала ежедневно, что дѣло кончится завтра, въ продолженіе десяти лѣтъ.
Назадъ тому лѣтъ пять я проезжалъ чрезъ городъ Миргородъ. Я ехалъ въ дурное время. Тогда стояла осень съ своею грустно-сырою погодою, грязью и туманомъ. Какая-то нена туральная зелень,—твореніе скучныхъ, без- прерывныхъ дождей, — покрывала жидкою сѣтью поля и нивы, къ которымъ она такъ пристала, какъ шалости старику, розы—ста¬ рухе. На меня тогда сильное вліяніе произ¬ водила погода: я скучалъ, когда она была скучна. Но, несмотря на то, когда я сталъ подъезжать къ Миргороду, то почувствовалъ, что у меня сердце бьется сильно. Боже, сколько воспоминаній! Я двенадцать летъ нѳ видалъ Миргорода. Здесь жили тогда въ тро¬ гательной дружбе два единственные чело¬ века, два единственные друга. А сколько вы¬ мерло знаменитыхъ людей! Судья Демьянъ Демьяновичъ уже тогда былъ покойникомъ; Иванъ Ивановичъ, что съ кривымъ глазомъ, тоже приказалъ долго жить. Я въехалъ въ главную улицу: везде стояли шесты съ при вязаннымъ вверху пукомъ соломы: производилась какая-то новая планировка! Несколько избъ было снесено. Остатки заборовъ и плет ней торчали уныло.
День былъ тогда праздничный; я прика¬ залъ рогоженную кибитку свою остановить передъ церковью и вошелъ такъ тихо, что никто не оборотился. Правда, и некому было: церковь была пуста; народу почти никого; видно было, что и самые богомольные по-
