виноватъ предъ женой и самъ чувствовалъ это, почти всѣ въ домѣ, даже нянюшка, главный другъ Дарьи Александровны, были на его сторонѣ.
— Ну что? сказалъ онъ уныло.
— Вы сходите, сударь, повинитесь еще. Авось Богъ дастъ. Очень мучаются, и смотрѣть жалости, да и все въ домѣ вынтараты пошло. Дѣтей, сударь, пожалѣть надо. Повинитесь, сударь. Что дѣлать! Люби кататься.....
— Да вѣдь не приметъ.....
— А вы свое сдѣлайте. Богъ милостивъ, Богу молитесь, сударь, Богу молитесь.
— Ну хорошо, ступай, сказалъ Степанъ Аркадьевичъ, вдругъ покраснѣвъ. — Ну, такъ давай одѣваться, обратился онъ къ Матвѣю, и рѣшительно скинулъ халатъ.
Матвѣй уже держалъ, сдувая что-то невидимое, хомутомъ приготовленную рубашку, и съ очевиднымъ удовольствіемъ облекъ въ нее холеное тѣло барина.
Одѣвшись, Степанъ Аркадьевичъ прыснулъ на себя духами, выправилъ рукава рубашки, привычнымъ движеніемъ разсовалъ по карманамъ папиросы, бумажникъ, спички, часы съ двойной цѣпочкой и брелоками, и, встряхнувъ платокъ, чувствуя себя чистымъ, душистымъ, здоровымъ и физически веселымъ, несмотря на свое несчастье, вышелъ, слегка подрагивая на каждой ногѣ, въ столовую, гдѣ уже ждалъ его кофе и, рядомъ съ кофеемъ, письма и бумаги изъ присутствія.
Онъ прочелъ письма. Одно было очень непріятное, — отъ купца, покупавшаго лѣсъ въ имѣніи жены. Лѣсъ этотъ необходимо было продать; но теперь, до примиренія съ же-