412) Пушкинъ поясняетъ (ноябрь, 1836), что онъ хотѣлъ «donner sur le nez à toutes les vociferations de la chambre des députés». Извѣстно обращеніе, въ «Бородинской годовщинѣ», къ иностраннымъ писателямъ и ораторамъ»:
Но вы, мучители палатъ,
Легкоязычные витіи,
Вы—черни бѣдственный набатъ,
Клеветники, враги России!
При подобныхъ условiяхъ задачи трудно однако оставаться вполнѣ безпристрастнымъ, особенно по отношенію къ врагамъ. Воспѣвая побѣду, нельзя было, наконецъ, воздержаться отъ хулы, несмотря на всѣ свои дружественныя отношенiя къ Мицкевичу.
Мицкевичъ зналъ о перемѣнахъ, происшедшихъ въ расположении къ польскому вопросу бывшихъ его знакомыхъ, петербургских ихъ и московскихъ. Ихъ голоса, теперь для него прямо враждебныя, и вызвали съ его стороны краткое, но ждкое посвященіе эпизода «Петербургъ» въ 3 части «Дѣдовъ» «друзьямъ-москалямъ»; обращен не къ какому-нибудь опредѣленному лицу или лицамъ, а ко всѣмъ тѣмъ, которые, бывъ его приятелями, обрушились теперь на него. Нѣтъ ни малѣйшихъ указаній на то, чтобы это посвященіе мѣтило, между прочимъ, и въ Пушкина. Ни въ писанномъ Мицкевичемъ некрологѣ Пушкина, въ «Globe», 25-го мая 1837 г., ни въ лекціяхъ о славянскихъ литературахъ, читанныхъ въ «Collége de France», Мицкевичъ не коснулся ни разу дѣятельности Пушкина, какъ поэта-бойца въ національной и политической русско-польской борьбѣ. Въ памяти Мицкевича Пушкинъ навсегда остался такимъ, какимъ онъ былъ въ 1828 г., безъ малѣйшаго измѣненія. Очевидно, что Мицкевичъ всегда созерцалъ Пушкина съ точки зрѣнія тѣхъ «душъ, возвышающихся надъ земными препятствіями», которыя парятъ въ эфирной вышинѣ и не ниспускаются на землю безъ крайней къ тому необходимости, вытекающей изъ понятія долга—народнаго или общественнаго. Съ политикомъ-Пушкинымъ
