няло меня съ величайшимъ радушіемъ. Дядю я засталъ въ домашней комнатѣ на креслѣ, съ головою и плечами, покрытыми бѣлой турецкой шалью.
— Ты застаешь меня, сказалъ онъ, мизерабельнымъ, у меня былъ небольшой ударъ, и хотя я владѣю всѣми членами, но чувствую постоянный ознобъ и главное въ головѣ.
Онъ дѣйствительно очень измѣнился съ послѣдней нашей встрѣчи. Исхудалое лицо было совершенно блѣдно, и только темно-каріе глаза свидѣтельствовали о прежней подвижности и оживленіи.
Тетка, свѣжая 40-лѣтняя женщина, тотчасъ же отнеслась ко мнѣ, какъ къ домашнему человѣку, и, пока дядя распрашивалъ о Новосельскомъ семействѣ, занялась тутъ же на маленькомъ столикѣ купаньемъ приблизительно годоваго ребенка. Исполняла она это очень ловко, пуская изъ мягкой губки тепловатыя струи воды по розовому тѣльцу ребенка, который шлепалъ ручками и очевидно былъ очень доволенъ. Познакомившись съ хозяевами, я попросилъ позволенія сбѣгать (въ буквальномъ смыслѣ слова, такъ какъ въ городѣ извозчиковъ не существовало) къ сестрѣ Линѣ. Мнѣ назвали улицу и номеръ дома, объяснивъ, что она живетъ въ домѣ замужней двоюродной сестры Шарлоты Нибергаль. Выйдя на улицу, я немало былъ изумленъ, что нѣсколько миловидныхъ горничныхъ, которыхъ я находилъ стоящими у воротъ, на мои разспросы о дорогѣ, одинаково терпѣливо выслушивали меня до конца и затѣмъ, прыская со смѣху, убѣгали подъ ворота. Не помню кто, сжалившись надо мною въ безлюдныхъ улицахъ, указалъ рукою, куда идти. Но когда я снова пришелъ въ недоумѣніе, то оглядываясь, увидалъ въ раскрытую дверь полпивной нѣсколько блузниковъ вкругъ стола за пивомъ.
Ну, подумалъ я, тутъ получу самое точное свѣдѣніе, — и обратился вѣжливо съ вопросомъ, называя ихъ: „Meine Herrn“. Поднялись голоса съ самымъ рѣзкимъ мѣстнымъ акцентомъ. Но такъ какъ наставленія: „ступайте направо, потомъ налѣво“ — въ два три голоса пересѣкались и скрещивались, я при всемъ желаніи не могъ уразумѣть надлежащаго пути, и нѣсколько разъ обращался за дальнѣйшимъ разъяс-
