Я уже говорилъ о чисто нѣмецкой наклонности дяди къ остротамъ (Witze).
Такъ однажды за ужиномъ дядя наливалъ мнѣ свой рейнвейнъ въ роскошный рѣзной стаканъ.
Но когда я поднесъ послѣдній къ губамъ, то почувствовалъ, что залилъ себѣ грудь. На стаканѣ я ничего особенная не замѣтилъ. Кругомъ верхняго края шелъ тщательно выгравированный вѣнокъ незабудокъ съ матовыми лепестками и свѣтлою сердцевиной. Успокоившись, прикладываю кубокъ къ губамъ и еще болѣе заливаю грудь. Взглянувъ на дядю, вижу, что онъ молча смѣется до слезъ. Только тутъ догадавшись о какомъ нибудь фокусѣ, я замѣтилъ, что сердцевинки гравированныхъ незабудокъ были вездѣ сквозныя, за исключеніемъ небольшаго пространства, черезъ которое можно было пить не обливаясь виномъ.
Образцомъ нѣмецкой наклонности къ остротамъ могъ служить хранившійся въ кабинетѣ дяди патентъ Майнцкаго брюхатаго гвардейца (Ranzengardist), написанный стихами. Въ эту брюхатую гвардію, собиравшуюся ежегодно въ красныхъ мундирахъ и съ ружьями на товарищескій пиръ, принимались люди, вѣсившіе не менѣе девяти пудовъ и обладавшіе соотвѣтственнымъ аппетитомъ и жаждой, какъ о томъ говорится въ стихахъ патента:
Мы всѣ рубаки средь колбасъ,
И страшно жаждетъ всякъ изъ насъ.
(Wir hauen tüchtig ein in Wurst
Und haben ganz entsätzlich Durst).
Добрые хозяева, какъ я уже говорилъ, баловали меня. Обѣдъ и ужинъ при помощи рейнвейна бывалъ весьма оживленъ, и даже старый Брюль становился разговорчивымъ. Неудивительно, что въ тѣ времена Россія представлялась ему мало привлекательной, и онъ нерѣдко шуточно повторялъ (произнося по мѣстному нарѣчію molen вмѣстно malen) „Nicht gemohlt mögte ich Russland sein“. (Даже въ видѣ писаннаго портрета я не желалъ бы быть въ Россіи).
Послѣ обѣда въ самый полуденный зной я взбирался къ себѣ отдохнуть на часокъ. Въ концѣ обѣда я бралъ въ карманъ
