Въ это время я читалъ „Космосъ“ Гумбольдта въ переводѣ Фролова; и не имѣя общаго предмета для разговоровъ съ Тарковскимъ, я сталъ рисовать ему занимавшія меня картины устройства земнаго шара, объясняя притомъ, что сравнительное отношеніе твердой земной коры съ расплавленнымъ содержаніемъ почти то же, что скорлупки къ заключенному въ ней яйцу. Тарковскій уѣхалъ, кажется совершенно довольный нашимъ бивачнымъ гостепріимствомъ; но разсказы мои, какъ впослѣдствіе оказалось, произвели на него сильное впечатлѣніе.
— Былъ я въ гостяхъ у Фета, говорилъ онъ, да, признаться, страху набрался. Сказывалъ онъ, что ходимъ и скачимъ мы по земной корѣ, а она-то не толще яичной скорлупы.
Въ Ѳедоровкѣ я снова встрѣтилъ тѣхъ же дамъ, и какое-то внутреннее чувство говорило мнѣ, что мои ухаживанія за Буйницкой, искренно любящей своего мужа, всего болѣе напоминали риторическія упражненія. Я сталъ оглядываться, и глаза мои невольно остановились на ея сдержанной, чтобы не сказать строгой, сестрѣ Еленѣ. Обращаясь къ послѣдней безъ всякихъ фразъ, я скоро изумленъ былъ ея обширнымъ знакомствомъ съ моими любимыми поэтами. И между прочимъ она первая познакомила меня съ поэмой Тургенева „Параша“. Помню, какъ она не безъ ироніи прочла стихи:
„Сталъ какъ-то бокомъ
И началъ разговоръ
О Турціи, гонимой злобнымъ рокомъ“.
Помню, какъ мнѣ вдругъ сдѣлалось не желательно стать передъ нею въ такомъ невыгодномъ положеніи.
Но главнымъ полемъ сближенія послужила намъ Жоржъ-Зандъ съ ея очаровательнымъ языкомъ, вдохновенными описаніями природы и совершенно новыми небывалыми отношеніями влюбленныхъ.
Изложенія личныхъ впечатлѣній при чтеніи каждаго новаго ея романа приводило къ взаимной провѣркѣ этихъ ощущений и къ нескончаемымъ ихъ объясненіямъ. Только послѣ нѣкотораго продолжительнаго знакомства съ m-lle Hélène, какъ я ее называлъ, я узналъ, что она почти съ дѣтства лю-
