как-то: вкусы и слабости современников, государственную религию, а в особенности намерения и виды правительства, — то разве можно достигнуть храма истины, расположенного на высоких, крутых и обнаженных скалах! Конечно, можно в этом случае привязать к себе, прочными узами выгоды, толпу в полном смысле слова подающих большие надежды, именно надеющихся на протекцию и места, учеников, которые с виду образуют секту, на деле же — какой-то заговор, и соединенные стенторовы голоса которых на все стороны мира выкрикивают о вас как о мудреце, не имеющем себе равных: интересы личности получают удовлетворение, интересы истины приносятся в жертву.
После всего этого понятно то тяжелое впечатление, какое испытываешь, переходя от изучения рассмотренных выше действительных мыслителей к сочинениям Фихте и Шеллинга или к нагло размазанной, с безграничной, но верной надеждой на немецкое простодушие, бессмыслице Гегеля[1]. У тех всюду замечалось честное искание истины и столь же честное старание сообщить свои мысли другим. Вот почему читающий Канта, Локка, Юма, Мальбранша, Спинозу, Декарта испытывает возвышенное и радостное настроение: так действует общение с благородным умом, который имеет мысли и мысли пробуждает. Обратное всему этому оказывается при чтении вышеназванных трех немецких софистов. Беспристрастный человек, раскрыв какое-нибудь из их сочинений и задавшись вопросом, кто говорит перед ним: мыслитель ли, желающий наставить, или шарлатан, старающийся обмануть, — такой человек и пяти минут не останется в сомнении относительно ответа: настолько все проникнуто здесь нечестностью. Тон спокойного исследования, характеризовавший всю прежнюю философию, заменяется непоколебимой самоуверенностью, свойственной шарлатанам всех родов и всех времен; но только здесь они ссылаются на якобы непосредственную, интеллектуальную интуицию или на абсолютное, т. е. независящее от субъекта, а следовательно и от его погрешимости, мышление. На всякой странице,
- ↑ Гегелевскую лжемудрость с полным правом можно сравнить с жерновом в голове ученика в „Фаусте“. Если у вас есть сознательное намерение притупить какого-нибудь юношу и сделать его совершенно неспособным к мышлению, то для этого нет более верного средства, чем прилежное изучение подлинных сочинений Гегеля: ибо эти чудовищные сочетания слов, друг друга исключающих и друг другу противоречащих — сочетания, которым ум тщетно усиливается придать какой-нибудь смысл, пока, наконец, не падает в изнеможении, — с таким успехом постепенно уничтожают всякую способность к мышлению, что с тех пор пустые, праздные извороты принимаются за мысли. А тут еще насаждаемое в юноше словом и примером всех по-
