тами: против этого оружия они — неуязвимые зигфриды, выкупавшиеся в водах умственной неспособности, — поэтому они выставят против него свои авторитеты, как argumentum ad verecundiam, и затем будут торжествовать победу.
В царстве действительности, какою бы прекрасной, счастливой и привлекательной она ни была, мы все же постоянно находимся под влиянием силы тяжести, — влиянием, которое нам беспрерывно приходится преодолевать; напротив, в царстве мыслей мы — бестелесные духи, без тяжести и забот. Поэтому нет на земле счастья, равного тому, которое высокий и производительный ум в счастливые минуты находит в себе самом.
Появление у нас какой-нибудь мысли можно сравнить с посещением возлюбленной. Мы воображаем, что эту мысль мы никогда не забудем, а эта возлюбленая никогда не станет нам безразличной. И однако: с глаз долой, из сердца вон. Превосходнейшая мысль рискует быть безвозвратно забытой, если она не была записана, — как возлюбленная — оставленной, если не была обвенчана.
Мыслей, которые имеют ценность для того, кто их продумывает, очень много, но лишь немногие между ними обладают силой действовать еще и отраженно, т. е. будучи написаны, вызывать интерес в читателе.
Но истинную ценность все же имеет лишь то, что человек думал прежде всего для самого себя. В самом деле, думающих людей можно разделить на таких, которые прежде всего думают для себя, и таких, которые с самого начала думают для других. Первые — подлинные мыслители, самомыслители, Selbstdenker, в двояком смысле этого слова. Они одни — истинные философы, потому что для них одних думать — серьезное дело. И в мышлении же — наслаждение и счастье их жизни. Другие — софисты. Они хотят казаться и ищут своего счастья в том, что̀ через это надеются получить от других; это для них — самое важное. К которому из обоих классов человек принадлежит, легко увидать по всем его приемам. Лихтенберг — образец первого класса, Гердер уже принадлежит ко второму.
