жит для природы залогом сохранения вида и повторяет то же явление. Как на простой феномен этой беспрерывной борьбы и смены, надо смотреть даже и на вечное обновление материи каждого организма, которое физиологи перестают теперь считать необходимым возмещением истраченного при движении вещества, ибо возможный износ машины решительно не может быть эквивалентом для постоянного притока от питания: вечное становление, бесконечный поток свойствен раскрытию сущности воли. То же, наконец, замечается и в человеческих стремлениях и желаниях; они всегда обманно внушают нам, будто их осуществление — конечная цель воли: но стоит их только удовлетворить, как они теряют уже свой прежний облик и поэтому скоро забываются, делаются для нас стариной, и мы в сущности, хотя и не сознаемся в этом, всегда отбрасываем их, как исчезнувшие призраки. И счастье нам, если еще осталось у нас, чего желать и к чему стремиться, для того чтобы поддерживать игру вечного перехода от желания к удовлетворению и от последнего к новому желанию, — игру, быстрый ход которой называется счастьем, а медленный — страданием; для того чтобы не наступило то оцепенение, которое выражается ужасной, мертвящей жизнь скукой, томительной тоской без определенного предмета, убийственным languor.
Вследствие всего этого, воля там, где ее озаряет познание, всегда знает, чего она хочет теперь, чего она хочет здесь, но никогда не знает она, чего она хочет вообще; каждый отдельный акт ее имеет цель, — не имеет цели общее хотение, подобно тому как всякое отдельное явление природы определяется достаточной причиной для своего наступления в данном месте и в данное время, — но не имеет причины раскрывающаяся в нем сила вообще, ибо последняя — это ступень проявления вещи в себе, безосновной воли.
Единственное самопознание воли в целом — это представление в целом, весь наглядный мир. Он — ее объектность, ее откровение, ее зеркало. То, чем показывает он себя в этом качестве, послужит темой для нашего дальнейшего размышления[1].
- ↑ Сюда относится 28-ая гл. ІІ-го тома.
