ждения», 36, в самом начале, а также в «Метафизических основоначалах естествознания», в примечании к первому объяснению «феноменологии». А с откровенностью, на которую Кант меньше всего отваживался в этом сомнительном пункте, данное учение изложено в книге одного кантианца, — именно, в «Очерке всеобщей логики» Кизеветтера (3 изд., ч. 1, стр. 434 объяснения, и ч. II, стр. 52 и 53 объяснения), равно как в «Логике в чисто-немецком складе (in rein deutschem Gewande)» Тифтрунка (1825). Здесь мы имеем между прочим прекрасный образчик того, как лишенные собственной оригинальности ученики мыслителей становятся увеличительным зеркалом их ошибок: Кант, излагая свое учение о категориях, выступает с крайней осторожностью, как бы нащупывая всякий шаг, между тем как ученики идут смело и напролом, чем обнаруживают всю ложность теории.
Из сказанного следует, что предметом категорий у Канта является если и не вещь в себе, то ее ближайший родственник, а именно объект сам в себе, объект, не требующий никакого субъекта, — единичная вещь и в то же время находящаяся вне времени и пространства, так как она не наглядна, — предмет мышления и в то же время не отвлеченное понятие. Соответственно этому Кант имеет дело собственно с тремя вещами: 1) представлением, 2) предметом представления и 3) вещью в себе. Первое есть дело чувственности, которая у Канта, наряду с ощущением, заключает в себе и чистые формы воззрения, т. е. пространство и время. Второй есть дело рассудка, примышляющего его посредством своих двенадцати категорий. Третье лежит по ту сторону всякой познаваемости. (В качестве иллюстрации см. стр. 108 и 109 1-го изд. Кр. чист. разума). Между тем, различение представления от предмета представления ни на чем не основано, как это доказал еще Бэркли и как это явствует из всей первой книги моего главного сочинения, особенно из 1-й главы дополнений, равно как и из собственной, вполне идеалистической точки зрения самого Канта в первом издании Критики. Если же не угодно причислять предмет представления к представлению и отождествлять с ним, то его надо относить к вещи в себе: это в конце концов зависит от смысла, в котором понимается слово «предмет». Но во всяком случае верно то, что при ясном понимании мы не найдем ничего другого, кроме представления и вещи в себе. В ничем не обоснованной вставке этого гермафродита — предмета представления — и лежит источник заблуждения Канта; с устранением же его падает и все учение о категориях, как априорных понятиях, ибо к нагляд-
