я уже говорилъ, совершенно забросилъ и, когда я хотѣлъ съѣздить туда для того, чтобы взглянуть на то мѣсто, гдѣ протекли чуть не единственныя въ моей жизни сладкія минуты, то онъ, махнувъ рукою и задумавшись, сказалъ мнѣ: «не ѣзди! мерзость запустѣнія!» очень своеобразны были въ то время его отношенія къ крестьянамъ. Какъ я уже говорилъ, при крѣпостномъ правѣ онъ былъ однимъ изъ самыхъ выдающихся тирановъ; въ это же время, о котромъ я говорю теперь, у него, что называется, не было отбою отъ крестьянъ, и своихъ, и чужихъ, которые пріѣзжали къ нему просить въ займы хлѣба, иногда изъ довольно далекихъ деревень. Займы эти происходили тоже довольно оригинально. Сидитъ, напримѣръ, Каленовъ, въ своемъ обычномъ креслѣ, глубоко о чемъ-то задумавшись, а передъ нимъ стоитъ толпа мужиковъ. «Батюшка Александра Львовичъ, надо бы намъ ржицы подъ росписку». — «Нѣтъ! ржи нельзя; а когда хотите ячменю, то дамъ». — «Да на что же намъ ячмень, батюшка, намъ бы ржицы». — «Нѣтъ! нѣтъ! нѣтъ! ячменю! ячменю!» — кричитъ своимъ убѣдительнымъ голосомъ Каленовъ, и мужики берутъ ячмень и уходятъ. Одинъ разъ, какъ-то придя къ нему, я засталъ его по обыкновенію сидящимъ и задумчиво разглядывающимъ какую-то бумажку, котору онъ вертѣлъ въ рукахъ и долго поворачивалъ во всѣ стороны. Передъ нимъ стояло нѣсколько мужиковъ. «Нѣтъ! нѣтъ! нельзя!» — заговорилъ онъ наконецъ, — «привезите другую росписку!» Мужики стали чесать затылки: «да далеко ѣхать, батюшка, ужъ не будешь ли ты милостивъ какъ-нибудь ее передѣлать?» — «Нѣльзя! нельзя! идите! идите!» мнѣ стало жалко мужиковъ, и попробовалъ заступиться за нихъ и сказать, что несоблюденіе какой-нибудь пустой формальности не можетъ имѣть значенія. Старикъ даже разсердился и, подавая мнѣ бумажку, сказалъ: «ну, а что же вы-то, въ гражданской палатѣ (тогда мировыхъ судей еще не было), скажете, когда вамъ будетъ представлена такая росписка? Посмотрите сами: «а вмѣсто ихъ неграмотныхъ Дьякинскій Бѣлявскі» и больше ничего». Такъ и не далъ Александръ Львовичъ хлѣба этимъ мужикамъ, и они покорно ушли, не изъявляя никакого неудовольстві, что въ то время случалось не особенно часто.
Въ другой разъ я съ любопытствомъ и съ наслажденіемъ, похожимъ на то, которое ощущаешъ, слушая веселый водевиль, прослушалъ оригинальную сцену его дипломатическихъ переговоровъ съ однимъ бѣльскимъ мѣщаниномъ, имѣвшимъ прозвище, или фамилію: Пузырь. Пузырь этотъ тоже былъ личностью довольно характерною и, сколько я могъ понять изъ ихъ разговора, былъ на Каленоваъ въ претензіи за то, что онъ не хотѣлъ отдавать ему въ этомъ году, въ наемъ, тѣхъ луговъ, которые онъ, Пузырь, постоянно у него нанималъ; такъ по крайней мѣрѣ онъ думалъ. Цѣлью же Каленова было заставить Пузыря набавить цѣну. Пузырь вошелъ въ комнату и остановился у двери. Важно, пріятно и
