меня, какъ брата твоего, пощупали бы на эту тему, но ничего подобнаго не было. Такъ можешь себѣ вообразить, Дмитрій на это улыбается, полагая, что я или хочу его перехитрить, или самъ заблуждаюсь. Такъ крѣпко убѣдила его Настасья Александровна.
— Ну, постой же, кузинушка, я тебя проберу при первой же встрѣчѣ, будешь ты на меня сплетничать!
— Завтра утромъ Дмитрій Ивановичъ будетъ у меня, то не уѣзжай изъ дома, пока онъ не побываетъ.
— Ладно.
Изъ разсказа о пребываніи моемъ въ теченіе почти полугода въ крѣпости видно, что съ моей стороны была всевозможная забота о сохраненіи спокойнаго расположенія духа, насколько было это возможно, что и было мною соблюдено до послѣдней мниуты: но какъ я уѣхалъ изъ Петропавловки, вошелъ къ брату и чувствовалъ, такъ сказать, осязательно, что я опять на свободѣ или, правильнѣ сказать, не въ одиночномъ заключеніи, то меня охватило лихорадочное состояніе: я не могъ достаточно наговориться съ братомъ, разспрашивалъ его, перебивалъ его своими разсказами, опять разспрашивалъ о всемъ, что дѣлаетмя на бѣломъ свѣтѣ, что толкуютъ объ нашемъ дѣлѣ. Долго, долго за полночь мы бесѣдовали, наконецъ братъ утомился и легъ спать, я тоже легъ, но почти до утра не могъ засуть, безспрестанно вспоминалъ то то, то другое, что хотѣлъ не откладывая разсказать брату, чтобъне позабыть, или объ чемъ считалъ необходимымъ разспросить брата сейчасъ же, звалъ брата: «ты спишь, ты спишь...» добиавлся, что онъ отзовается, и начиналъ ему разсказывать или его разспрашивать, такъ что братъ нѣколько разъ уговаривалъ меня спать самому и ему дать спать. Я замолкалъ и снова не утерпливалъ и опять пускался въ разспросы или разсказы, но при разсказахъ не довольстовался процессомъ разсказыванья, но допрашивалъ брата, слышитъ ли онъ, и требовалъ отвѣтовъ. Несмотря на безсонную ночь, я всталъ ран, чуть только можно было одѣваться и умываться безъ огня. Начавъ причесыать свои длинныя кудри, отросшія за время заключенія, подмѣтилъ въ зеркало, что у меня начинаетъ образовываться просвѣтъ по срединѣ головы.
Братъ еще умывался, а я уже сидѣлъ за самоваромъ. Звонокъ, и входитъ дворюродный братъ Дмитрій Ивановичъ, объ которомъ уже шла рѣчь между нами. Братъ Алексѣй говоритъ ему, чтобъ проходилъ во вторую комнату, но шепнулъ ему: тамъ Фіеско; тотъ входитъ и видитъ сидящаго на диванѣ плотнаго малаго, въ красной канаусовой рубашкѣ, съ черными кудрями почти до плечьи съ густой черной бородой. Дмитрій струсилъ, въ то время Николаевскаго террора, подъ вліяніемъ разсказовъ о замыслахъ, заговоахъ и прочее, неожиданно увидать у человѣка, бывшаго по политическому преступленію въ крѣпости, личность,
