ЧАРОДѢЙКА.[править]
Весна катитъ,
Зиму валитъ;
Поютъ птички
Со синички,
Хвостомъ машутъ
И лисички.
Тредіаковскій.
Зашумѣли ручьи. Наступила весна.
Вотъ и первый подснѣжникъ…
…Здорово,
Мать-природа! въ объятіяхъ зимняго сна
Ты лежала полгода. Сурово
Злой морозъ по деревнямъ ходилъ и знобилъ
Не паломниковъ нашихъ парижскихъ, —
Онъ рукою своей леденящей убилъ
Много душъ православныхъ ревизскихъ…
… Но теперь благоденствуй, россійскій народъ!
Кто остался въ живыхъ, тѣхъ весна обезпечитъ;
Добродушное земство накормитъ сиротъ
И народныя язвы залѣчитъ.
… «На гумнѣ — ни снопа, въ закромахъ — ни зерна!»
(Мнѣ припомнилась пѣсня поэта.)
Но да будетъ надеждѣ отчизна вѣрна,
Чародѣйкой-весною согрѣта!
Такъ, пріятно мечтая, иду я селомъ.
Вдругъ урядникъ попался на встрѣчу.
На лицѣ его пасмурномъ, зломъ,
Я, бывало, «опасность» замѣчу.
Такъ и видишь, бывало, что ночью и днемъ
Онъ мечтаетъ упечь васъ въ Пинегу.
Но весной замѣчаю я въ немъ
Благодушіе, милость и нѣгу.
Какъ пріятно лицо! Какъ улыбка ясна!
Онъ теперь состоитъ не на-стражѣ…
… О, весна, чародѣйка-весна,
Ты плѣнила урядника даже!
На него я смотрю и не вѣрю глазамъ,
И въ невольномъ смущеніи трушу,
Удивляясь, что чудный весенній бальзамъ
Могъ смягчить эту черствую душу.
Онъ — урядникъ — съ букетомъ весеннихъ цвѣтовъ!
Онъ — урядникъ — ихъ нюхаетъ!…
… Гдѣ я?
Не во снѣ ли я вижу?…
… Божиться готовъ,
Что считалъ я его за злодѣя.
Онъ не крупный злодѣй: онъ села не спалитъ,
Не убьетъ человѣка въ задорѣ,
Или такъ… «по любви» (con amore);
Но крестьянское горе его веселитъ, —
Обыдённое, мелкое горе.
… Украдутъ у бобылки въ селѣ новину:
Не задремлетъ урядникъ нашъ пылкой
И, на всѣхъ мужиковъ возлагая вину,
Все село перессоритъ съ бобылкой.
… Запоютъ мужики: цѣломудренъ, но яръ,
Онъ и въ пѣснѣ предчувствуетъ звѣрство,
Забывая, что славный одинъ «циркуляръ»
Сочинило у насъ министерство:
Чтобъ урядникъ не смѣлъ всѣхъ поющихъ стращать
И, казня либерала негоднаго,
Въ пѣснѣ русской отнюдь не дерзалъ запрещать
Проявленье блаженства народнаго!
…Въ кабачкѣ подрались Селиверетъ да Пахомъ.
Что за важность? — Сосѣдское дѣло.
А урядникъ, какъ вихорь, примчится верхомъ,
Предвкушая здѣсь «мертвое тѣло».
Судитъ, рядитъ, бранится. — Побои. Арестъ. —
Ратоборцы готовы мириться
И охотно цѣлуютъ въ томъ крестъ,
Что желаютъ властямъ покориться.
— «Къ мировому бы насъ. Добрый баринъ, простой…
Онъ по совѣсти судитъ… въ халатѣ,
Зачастую безъ цѣпи своей золотой…»
Нѣтъ, народъ горемычный, маленько постой, —
Судъ назначенъ въ судебной палатѣ
Отъ деревни за триста-четыреста верстъ.
(Для свидѣтелей — случай трагическій!)
Ахъ, зачѣмъ въ кабачкѣ ты, бобыль Селивёрстъ,
Поступилъ какъ «злодѣй политическій»!?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мы сошлись и урядникъ пытливо спросилъ,
Прикоснувшися вѣжливо въ кепи:
— «На прогулку пошли, какъ невольникъ безъ силъ,
Нѣкимъ чудомъ сорвавшійся съ цѣпи?
Извините мою кудреватую рѣчь:
Мы въ „риторикѣ“ тоже учились,
И, какъ вы, чтобъ плохое здоровье сберечь,
На прогулку отъ дѣлъ отлучились.
Надоѣли дѣла, надоѣли весьма.
Слава Богу, дождался весны я!
А зимою хлопотъ для урядника — тьма:
Пѣсни, драки, порубки лѣсныя…
Безпощадно крестьяне рубили лѣса
У казны и дворянъ благородныхъ.
Но тепло даровали опять небеса —
И не будетъ избёнокъ холодныхъ,
И не буду я слышать весной (Чудеса!…)
Громкихъ стоновъ и воплей народныхъ.
Поражаютъ они, какъ кинжалъ, —
Доложу вамъ по чести, безъ фальши…»
Гуманисту я руку пожалъ
И… отправился дальше.
Миновавши пустой (слава Богу!) кабакъ
(Мы трезвѣемъ весной понемножку), —
Вижу я, что сѣдой пришекснинскій рыбакъ
Собираетъ, для ловли, мерёжку.
— «Что, пріятель, работать идешь на Шексну?
Въ добрый часъ!» — «Благодарствую, милый!»
— «Разскажи, ты любовно ли встрѣтилъ весну
Послѣ зимушки, всѣмъ опостылой?»
— "Да, ты вѣрное слово сказалъ.
Надоѣла зима-лиходѣйка! "
И рукой на погостъ указалъ,
Гдѣ его пріютилась семейка.
— «Тамъ ребята мои. На могилки взгляни!
А хорошіе были парнишки,
И къ рыбацкому дѣлу привыкли они,
И читали въ училищѣ книжки…
Зазнобились зимой. Дорогоньки дрова,
Да и хлѣбъ, и лѣкарства-то дороги!
Затрещали у насъ на Шекснѣ съ Покрова
Холода, наши лютые вороги.
Для ребятъ я въ казенную рощу побрёлъ:
Отъ меня-де она не умалится, —
Вѣдь казна, какъ могучій и сытый орёлъ,
Надъ птенцами озябшими сжалится…
Прихожу я въ лѣсокъ, а урядникъ — какъ тутъ!
И попался я въ лапы безбожника:
Онъ меня, за охапку валёжника,
Къ „мировому“ отправилъ на судъ.
Просидѣлъ я двѣ цѣлыхъ недѣли;
А ребята болѣли, худѣли —
И теперь… челобитье несутъ
На урядника Господу Богу…
Нашъ урядникъ зимой больно врутъ
И пристрастье имѣетъ къ острогу.
Особливо свирѣпъ онъ бываетъ зимой,
По-веснѣ же… маленько покротче…»
--«Такъ-то такъ, старина! Человѣкъ ты прямой!»
Самъ же думаю:
«Господи Отче!
Ты, Который создалъ небеса,
Ты, пославшій намъ Сына-Спасителя,
Сотвори намъ еще чудеса —
Обуздай пришекснинскаго жителя:
Чтобы онъ, подъ вѣтвистымъ зеленымъ шатромъ,
Позабылъ наши „были“ тиранскія
И, для жалкихъ мальчишекъ своихъ, топоромъ
Не рубилъ наши рощи дворянскія!
Это — первое чудо. Второе еще
Сотвори (я прошу дерзновеннѣе):
Чтобъ урядникъ любилъ мужика горячо
И зимой, и во время весеннее!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А рыбакъ продолжалъ заунывную рѣчь:
--«Осудили меня, какъ воришку…
На-бѣду я успѣлъ отъ морозовъ сберечь
Одного мальчугана-сынишку…»
--«Какъ же такъ, на-бѣду?» — «Потому, братецъ мой,
Что наказанъ я милостью Божьей:
Паренёкъ, мой послѣдышъ, глухой и нѣмой
И къ рыбацкому дѣлу негожій.
Отъ него я подспорья не жду впереди…»
--«Гдѣ же онъ?» — «Гдѣ-нибудь забавляется.
На погостѣ церковномъ, поди,
На могилкахъ у братьевъ валяется.
Больно ихъ онъ любилъ! Самъ Создатель печать
Положилъ на уста у Ванюшки…
А какъ умерли братья, я сталъ замѣчать,
Онъ таскаетъ куда-то игрушки.
Поглядѣлъ я за нимъ. Онъ къ моимъ сиротамъ
На кладбище умчался безъ шапки
Да на свѣжихъ могилкахъ и выставилъ тамъ,
По дурачеству дѣтскому, бабки.
Онъ мычитъ, словно звѣрь; онъ тоскуетъ, реветъ,
А сказать хоть словечко — нѣтъ силы.
Словно братьевъ умершихъ Ванюшка зоветъ:
„Вылѣзайте играть изъ могилы!“
…Я не тронулъ его. Я ему не сказалъ,
Чтобъ не смѣлъ баловаться при гробѣ!
Ужь его безъ меня самъ Господь наказалъ
(Божья воля!) у матки въ утробѣ.
Грѣхъ великій роптать: дастъ мнѣ рыбки Шексна…»
И ушелъ онъ да плёсо широкое…
…О, весна, чародѣйка-весна,
Ты смягчаешь и горе жестокое!
На кладбище идти, или въ рощу? — Вопросъ…
Всюду зелень, вездѣ есть «природа».
Но, по лѣности старой, какъ истинный Россъ,
Не люблю я «большого похода».
А до рощи далеко. Тамъ ландышей тьма,
Тамъ и воздухъ смолистѣй, и чище…
Но дорога въ кладбищу гладка и пряма…
Рѣшено: я иду на кладбище.
Я окинулъ тоскующимъ взглядомъ
Божью ниву. Она возросла.
Тамъ и здѣсь, въ отдаленьи и рядомъ —
Все кресты да кресты… безъ числа!
Сколько ихъ — сосчитаетъ статистика;
Но изъ книжки моей записной,
Очарованный чудной весной,
Съ этой цѣлью не вырву я листика:
Пусть сочтетъ эти гробы иной!…
Жаль, не слышно здѣсь голоса дѣтскаго:
Бѣдный Ваня уснулъ. Ни гу-гу!
… Здѣсь спокойно поэта нѣмецкаго
Прочитать очень кстати могу.
Слишкомъ плохи мои переводы.
(Другъ-читатель, сего не забудь!)
Но «въ объятьяхъ царицы-природы»
О «веснѣ» пропою какъ-нибудь 1).
"Вотъ — весна, и бѣднякъ горемычный
Вѣритъ вновь, что природа нѣжна,
Что рукою, къ щедротамъ привычной,
Разсыпаетъ «блаженство» она.
Каждый солнечный лучъ, проникающій
Сквозь дырявую крышу въ избу,
Говоритъ человѣку-рабу:
«Успокойся же, рабъ унывающій,
И не смѣй клеветать на судьбу!
Милосердье съ собой приношу я…»
… Переводъ, сознаюсь, плоховатъ.
Но подъ дубомъ могильнымъ пишу я,
Потому-то и стихъ дубоватъ.
Не смущайтесь плохимъ каламбуромъ:
Обитая на сѣверѣ хмуромъ,
По-неволѣ Россіи сыны
На кладбищѣ народномъ должны
Успокоить себя… каламбуромъ,
Видя только… чудесные сны.
Я не сплю; но нѣмецкія грёзы
(Знать, мнѣ такъ суждено на-роду)
Безъ таможни, сквозь русскія слёзы,
Я у Мейсснера жадно краду.
Передъ нимъ не хочу быть невѣжей:
Подражать, такъ вполнѣ подражать!
На травѣ охлаждающей, свѣжей
Съ добрымъ нѣмцемъ готовъ я лежать.
… Этотъ нѣмецъ для насъ, россіянъ, по-плечу.
Въ немъ не вижу славянъ «истребителя»,
И воскликну съ нимъ вмѣстѣ:
«Я вѣрить хочу,
Что весь міръ пріобрѣлъ Утѣшителя.
Онъ, источникъ любви, золотой свой вѣнецъ
Превратитъ въ золотую монету
И народу отдастъ, чтобы онъ, какъ слѣпецъ,
Въ нищетѣ не шатался по свѣту.
Онъ порфиру свою разорветъ и отдастъ
По частямъ, по клочкамъ — для народа…»
Переводчикъ, замѣтьте, не слишкомъ гораздъ, —
Да не въ точности цѣль перевода!
Я не кончилъ его, но докончу потомъ,
Какъ-нибудь, у себя на досугѣ.
А теперь, осѣнившись славянскимъ крестомъ,
Помечтаю о Ванюшкѣ-другѣ…
На могилкахъ онъ спитъ…
Славянинъ бѣдный мой!
Ничего ты не слышишь, не скажешь, —
Часъ пробьетъ и… безропотно, глухонѣмой,
Рядомъ съ братьями мёртвыми ляжешь!
Больно мачиха-жизнь для тебя некрасна,
За тебя, за молчальника, трушу…
… О, весна, чародѣйка-весна,
Разбуди нашу сонную душу!
Леонидъ Трефолевъ.
Ярославль.
Мартъ 1882 г.
1) «Der Prülling» («Весна»), Мейсснера.