нормальной человеческой организации делало родившегося неправоспособным; таковое последствие имело только отклонение от существенных признаков человеческого существа (monstrum, prodigium)[1]. По взгляду римских юристов, решающим признаком было нормальное образование головы, как органическое выражение человеческого существа[2]. Все остальные отклонения от обыкновенной человеческой организации, как напр., сращение двух людей, ненормальное количество членов и т. п. (ostentum[3], portentum), не служили основанием не признавать за родившимся личности[4].
Со смертью прекращается не только физическое, но и юридическое существование человека. Умерший настолько неправоспособен, насколько неправоспособно еще неродившееся. Смерть лица, как юридический факт, определяющий разные права, должна быть доказана тем, кто производит свои права от этого факта. Каких-либо предположений смерти римское право не допускало[5].
По мнению некоторых прежних писателей, начиная с глоссаторов (см. Glück. Erläuterung. 33, p. 288), в случаях безвестного отсутствия римское право презюмировало смерть с достижением отсутствующим 100-летнего возраста. Но из толкования приводимых в подтверждение этого мнения источников (L. 2 § 4 D. 29, 3; L. 56 D. 7, 1; L. 68 D. 35, 2) мы не можем вывести такого предположения (см. Vangerow Pand. I, р. 68, 69).
И самый момент смерти подлежит доказыванию со стороны того, кто обусловливает свое право чьею-либо смертью в определенное время. Только смерть взятого в плен относится по закону Корнелия к моменту пленения (т. наз. fictio legis Corneliae[6]). Поэтому когда права основываются на том факте, что из нескольких умерших лиц одно пережило другое, или одно скончалось при жизни другого — и такой по-
