щаго мужества убѣжденій, мы не только не смѣемъ довести до конца нашу мысль открыто, но даже наединѣ сами съ собой, іп {ого сопзсіепііае, не дерзаемъ. Если Кантъ, единственный изъ всѣхъ, съ безпощадною ясностью указывалъ намъ, что, пока мы вѣримъ въ іудейскаго Іегову, невозможна никакая наука, и нашимъ естествоиспытателямъ остается одна только «торжественная молитва объ отпущеніи» («Естественная Исторія Неба»); если тотъ же Кантъ доказывалъ, что у насъ не можетъ быть не только науки, но и никакой истинной религіи, пока «беиз ех шасЬіпа будетъ производить міровые перевороты» — это ни къ чему, или почти ни къ чему, не привело: потому что совершенно изъять семитическое представленіе о мірѣ изъ того духа, которому оно было привито въ раннюю пору, такъ же трудно, какъ устранить металлы изъ кровообращенія, и хотя бы намъ даже удалось преодолѣть моисееву космогонію, все равно въ чемъ-нибудь другомъ сейчасъ же вынырнетъ та же самая мысль о мірѣ, какъ о сплетеніи причинъ и слѣдствій, т. е. какъ о чемъ-то исторически постижимомъ. Насъ вѣдь искусственно выращивали матеріалистами и огромное большинство такъ и остаются матеріалистами, все равно, посѣщаютъ ли они набожно обѣдню, или, въ качествѣ свободныхъ мыслителей, сидятъ себѣ дома. Между Ѳомою Аквинскимъ и Людвигомъ Бюхнеромъ, по существу, нѣтъ почти никакой разницы. И это свидѣтельствуетъ только о внутреннемъ разладѣ и раздвоенности въ насъ самихъ. Отсюда недостатокъ гармоніи въ нашей душевной жизни. Среди насъ каждый мыслящій, благородно настроенный человѣкъ неизбѣжно мечется между порывомъ къ стройному, руководящему, просвѣтляющему жизнь религіозному
щего мужества убеждений, мы не только не смеем довести до конца нашу мысль открыто, но даже наедине сами с собой, ип {ого сопзсиепииае, не дерзаем. Если Кант, единственный из всех, с беспощадною ясностью указывал нам, что, пока мы верим в иудейского Иегову, невозможна никакая наука, и нашим естествоиспытателям остается одна только «торжественная молитва об отпущении» («Естественная История Неба»); если тот же Кант доказывал, что у нас не может быть не только науки, но и никакой истинной религии, пока «беиз ех шасЬипа будет производить мировые перевороты» — это ни к чему, или почти ни к чему, не привело: потому что совершенно изъять семитическое представление о мире из того духа, которому оно было привито в раннюю пору, так же трудно, как устранить металлы из кровообращения, и хотя бы нам даже удалось преодолеть моисееву космогонию, всё равно в чём-нибудь другом сейчас же вынырнет та же самая мысль о мире, как о сплетении причин и следствий, т. е. как о чём-то исторически постижимом. Нас ведь искусственно выращивали материалистами и огромное большинство так и остаются материалистами, всё равно, посещают ли они набожно обедню, или, в качестве свободных мыслителей, сидят себе дома. Между Фомою Аквинским и Людвигом Бюхнером, по существу, нет почти никакой разницы. И это свидетельствует только о внутреннем разладе и раздвоенности в нас самих. Отсюда недостаток гармонии в нашей душевной жизни. Среди нас каждый мыслящий, благородно настроенный человек неизбежно мечется между порывом к стройному, руководящему, просветляющему жизнь религиозному
