мрачное и глубокое одиночество Манфреда.
Здесь борьба против общества переходит в проклятие мирозданию, в безысходную скорбь об ограниченности человеческой природы, о беспредельности человеческих запросов, которым не может быть ответа в силу этой ограниченности. «Мы, — говорит Манфред, — сочетанье праха с божеством, которым ни парить, ни пресмыкаться не суждено; мы целый век ведем борьбус своею двойственной природой». «Каин», это — теологическое мышление, представшее перед судом критического разума, это — рационализм 18 в., наносящий беспощадные удары вековому господству католицизма. Каин изобличает бога, бросившего человека в омут противоречий, даровавшего ему жизнь, но и создавшего неизбежность смерти, отнявшего у человека бессмертие и стремившегося отнять самое познание.
Преодоление индивидуализма в Б. сказалось в произведениях последнего периода вспышками жизнерадостных мотивов и реальным подходом к жизни среди беспросветного отчаяния: полна солнца, красоты и радости небольшая поэма «Беппо»; много поэтических гимнов наслаждению, любви и счастью имеется даже в трагедии «Сарданапал»; глубоко реалистичен, исполнен политического и социального пафоса незаконченный роман «Дон-Жуан». Именно этот роман дает огромный материал для понимания социальных предпосылок, из к-рых выросли скорбь и сатира Б. Изображение высшего света в знаменитом рассказе о тридцати трех гостях лорда, «браминах мод и высших сфер царях», по силе сарказма может соперничать с изображением в «Бронзовом веке» земельной аристократии, злой рати, «из года в год пьющей чужую кровь и слезы», людей, «считавших в житницах доход, когда стонал в час брани весь народ». Но и в «Дон-Жуане» Б. остается еще учеником Руссо с его верой в «естественного человека» (глава, описывающая любовь Дон-Жуана и Гайдэ). В «Бронзовом веке» Байрон выступает уже зрелым политическим мыслителем, обличителем лживой политической системы, позволяющей монархам обманывать свои народы, держать их в цепях рабства.
Все это свидетельствует, что, оторвавшись от пути, к-рый указывала унаследованная традиция, Б. обладал всеми данными, чтобы вступить на новый путь, продиктованный логикой истории.
Б. имел огромное влияние во всех странах Европы в течение всего периода ликвидации феодальных отношений и победы отношений буржуазных: он отражал в эту эпоху миронастроение той части интеллигенции, к-рая сумела отречься от старых форм, — но не сумела найти применения своим силам в области конкретных задач, выдвинутых новыми социальными условиями.
Целая пропасть отделяет мятежного Б. от «величавого олимпийца» Гёте, однако в эпоху расцвета гения немецкого поэта, в конце 18 и в начале 19 вв., в другой плоскости Германия представляла сочетание условий, благоприятствовавших тому, что 374
бы взыскательный ум не находил себе приложения в жизни, получая в то же время беспредельный простор для абстрактной работы.
Вот почему сходны мотивы тоски Гётевского Фауста и Байроновского Манфреда (драма эта посвящена Б. Гёте), вот почему в лице Эвфориона во второй части «Фауста» Гёте выводит англ. поэта с его влечением вдаль и неукротимым презрением к «обычаю» и «закону». Вот почему байроновские мотивы отразились в поэзии Гейне, самого влиятельного поэта Германии в эпоху 30 — х и 40 — х гг., эпоху переходную от романтических феодальнокатолических настроений к реализму и буржуазному либерализму. Вот почему мы встречаем эти же мотивы в поэзии и Ламартина, и Жорж Занд, и Мюссе, с ужасом смотревшего в прошлое и не находившего «души родной» в грядущем, и Николая Ленау. Вот почему через сто лет байроновские мотивы возрождаются с новой силой в нащи дни, в эпоху начинающегося торжества нового социалистического сознания, — в поэзии Пшибыщевского, у Л. Андреева («Анатема») и др. Все носители «мировой скорби» — порождение одного и того же общественно-психологического конфликта; с одной стороны — скованный традиционными формами, насыщенный старой культурой аристократический ум, с другой — новая действительность, творимая новыми, чуждыми ему классами, чуждая и неясная.
Лучшее англ. издание сочинений Б.: «Works, a new and revised edition», London, 1898—1904.
Лучшее рус. издание — Брокгауз и Эфрон, под ред.
С. Венгерова, в «Библ, великих писателей», в 3 т., СПБ, 1904—1905. На рус. яз. произведения Б. переводились уже поэтами современниками. Назовем нек-рых переводчиков: Жуковский («Шильонский узник»), Лермонтов (отрывок из «Чайльд-Гарольда», известный под именем «Умирающий гладиатор», «Еврейская мелодия»), И. Козлов («Абидосская невеста» и др.), Тургенев («Тьма»). Из новых переводчиков: П. Козлов («Чайльд-Гарольд», «Дон-Жуан» — последняя песня переведена О. Чюминой), И. Бунин («Каин», «Манфред»), Н. Минский («Сон») и другие.
Из лит. на рус. языке: Веселовский, А., Байрон, М., 1902; Жирмунский, В., Байрон и Пушкин, Л., 1924; Сборник «Байрон, 1824—1924», изд. «Светоч», М. — Л., 1924 (статьи П. С. Когана, М. Н. Розанова, Л. П. Гроссмана, Е. Д. Гримма); Стороженко, Н. И., Влияние Байрона на европейские литературы, в книге «Из области литературы», Москва, 1902, изд. учеников и почитателей; соответствующие главы в общих трудах по истории литературы Тэна, Брандеса» Когана, Фриче, де ла Барта.
БАЙРОНИЗМ, в русской литера туре. Первое знакомство русских читателей с произведениями Байрона несколько отставало не только от появления этих произведений на английском языке, но и от немецкой и французской критической литературы о Байроне. Все же с 1818 в русских журналах уже появляются первые отзывы о поэзии Байрона (сначала — переводы из французских журналов). С каждым годом таких статей все больше. Смерть Байрона (1824) была отмечена в рус. журналах некрологами и оценками творчества Байрона и рядом поминальных стихотворений многих поэтов (И. Козлов, В. Кюхельбекер, Пушкин, Вяземский, Рылеев, Веневитинов).
Одновременно, с 1819, начинают печататься и переводы произведений Байрона, сначала опять с французского. В 1821 появляется
