связало себя никакими обязательствами.
Еще не издав ни одного акта о земле, В. и. уже 22 (9) марта постановило привлекать к уголовной ответственности всех тех, кто принимает участие в аграрных беспорядках, а 30(17) обратилось к народу с воззванием по земельному вопросу, в котором, повторяя свою угрозу против земельных захватов, заявило, что «земельный вопрос должен быть решен путем закона, принятого народным представительством», на себя же В. п. берет лишь выполнение подготовительных работ. Подготовительная работа свелась, однако, лишь к отобранию кабинетских земель [25(12) марта] и удельных [29 (16) марта] в ведение министерства земледелия и созданию земельных комитетов [4 мая (21) апреля], на долю к-рых возложена была подготовка земельного закона к Учредительному собранию, при чем состав их был более чем наполовину обеспечен за землевладельцами, а действовать они должны были на основании дореволюционных законов. Пойти на какую бы то ни было решительную меру в аграрном вопросе означало не только потерять своего пока единственного союзника — помещик, расставшись с самодержавием, все чаяния временно возлагал на правительство, — но и задеть самую буржуазию, ибо основная масса земельного фонда дворянства в 60 млн. десятин была заложена и перезаложена в банках. Но еще меньше способно было правительство принять революционные меры в хозяйственной области.
Задача и тут состояла в том, чтобы, в концеконцов, все издержки кризиса переложить на плечи широких масс, а средство выполнения — уступками предупредить новые, более резкие требования и тем «способствовать ослаблению классовых конфликтов».
Так, В. п. не опротестовало предложения Совета о 8 — часовом рабочем дне, вынесенного 24 (11) марта под давлением революционных масс, явочным порядком вводивших сокращенный рабочий день, но уже 29(16) марта на совещании у министра торговли и промышленности Коновалова разъяснено было, «что достигнутое в Петрограде соглашение является лишь временной уступкой». Затем 19 (6) апреля В. п приняло предложение Коновалова об ограничении на время войны предпринимательской прибыли, а при посещении Московской биржи тот же министр разъяснил классовый смысл этого мероприятия: «моральное значение проведения декрета о лимитации прибылей чрезвычайно важно не только для смягчения недоброжелательного отношения к торговопромышленному классу, но и для правительственной власти. В руках ее оказалось бы новое убедительное доказательство готовности торговли и промышленности нести всевозможные жертвы для общего блага — доказательство, парализующее предъявление новых требований». Такой же политики приходилось держаться и в вопросе о войне.
Связанное своим классовым происхождением и интересами, непрерывно подталкиваемое союзниками, требовавшими уплаты по векселям, выданным в период подготовки дворцового переворота, а особенно выполнения условий, под которые давались зай 454
мы, все более превращавшие правительство в агента Антанты, В. п. самую революцию рассматривало как средство более активной военной политики. «Русская революция, — говорил 24 (11) марта франц. журналистам П. Н. Милюков, — произведена была для того, чтобы отстранить препятствия, стоявшие на пути России к победе». Но выступить с таким лозунгом перед массами значило вызвать такой отпор, что В. п. предпочитало отмалчиваться, либо говорить очень расплывчатые фразы о войне. Так, 19 (6) марта в воззвании к гражданам В. п. выражало уверенность, «что дух высокого патриотизма, проявившийся в борьбе народа со старой властью, окрылит и доблестных солдат наших на поле брани», тут же подчеркнув необходимость выполнять все обязательства перед союзниками. 22 (9) марта В. п. выпустило воззвание к армии и населению с призывом сплотиться вокруг В. п. для отражения наступления немцев на Петроград. Когда выяснилось, что все эти попытки определить свою военную политику не вызвали протеста, В. п. решается на новое, более решительное выступление. П. Н. Милюков, в порядке частной инициативы, дал 5 апреля (23 марта) интервью представителям печати, подчеркнув, что «обладание Царьградом всегда считалось исконной национальной задачей России», что украинские земли Австрии должны быть слиты с Россией, и т. п. Молчание по поводу агрессивного выступления Милюкова окрылило Времен, правительство на дальнейшие шаги: 10 апреля (28 марта) оно заявило, что «решило прямо и открыто сказать народу всю правду». Подчеркнув, что цель России в войне «не господство над другими народами, не отнятие у них национального их достояния, не насильственный захват чужих территорий», заявление все же добавляло, что «русский народ не допустит, чтобы родина его вышла из великой борьбы униженной и подорванной в жизненных своих силах», что В. п. выполнит все обязательства перед союзниками. «Превращение Дарданелл и' Босфора в рус. канал, разумеется, трудно было бы совместить со строгим толкованием слов декларации, — цинично объяснил смысл декларации Набоков в своей работе „Временное правительство", — но, если бы наступили те обстоятельства, при к-рых стало бы возможным такое превращение, кто бы помнил слова этой декларации?..». Осторожная формулировка, в которой В. п. определяло свою империалистскую военную политику, если позволяла усыпить бдительность масс, не удовлетворяла союзников. Последние потребовали более резких заявлений. В ответ П. Н. Милюков выступил 1 мая (18 апреля) с нотой союзным державам, в которой разъяснял, что декларация от 10 апреля (28 марта) выражает «всенародное стремление довести мировую войну до решительной победы». Вся политика В. п. — обещаниями оттянуть время, пока оно соберет силы для активного выступления — сразу была взорвана. 3 мая (20 апр.) широкие массы, только 1 мая демонстрировавшие под лозунгами демократического мира, вышли на улицу с резким протестом15*
