стоянного контакта (в форме взаимного представительства) между партией и конфедерацией по всем вопросам, затрагивавшим интересы труда. Эта точка зрения, выдвинутая Г. впервые еще в 1900, получила потом признание в решении Международного социалистического конгресса в Штуттгарте (1907; см. Штуттгартский международный социалистический конгресс). Но Гед был неправ, когда, упорно игнорируя новую экономическую и социально-политическую обстановку начала 20 в., попрежнему хотел ограничить задачи синдикатов защитой чисто профессиональных интересов рабочих, отрицая возможность революционной установки для деятельности синдикатов, и тем самым укреплял позиции реформистского крыла в профессиональном движении. В этом пункте его позиция в отношении профсоюзов прямо противоположна резолюции Штуттгартского конгресса.
Г. и его единомышленники неизменно и непримиримо боролись с синдикалистским пониманием лозунга генеральной стачки и доказывали, что одна всеобщая стачка еще не разрушит капитализма, что без политической борьбы и захвата власти невозможно экономическое преобразование общества. Они были правы, утверждая, что лозунг всеобщей стачки в его синдикалистской постановке отвлекает рабочих от политической борьбы, и разоблачая реформистов, которые готовы были поддерживать синдикалистов в этом вопросе только потому, что видели в генеральной стачке желанный им «суррогат восстания». Но боязнь выступления неорганизованных масс пролетариата, характерная для центризма не менее, чем для правого крыла предвоенной с. — д-тии, помешала Г. усвоить то новое понимание роли массовой стачки в политической борьбе пролетариата, которое базировалось на уроках русской революции 1905 и росте революционных настроений среди плохо оплачиваемых слоев западно-европейского пролетариата и к-рое в Германии уже имело своего талантливого представителя в лице Розы Люксембург (см.). Идея массовой стачки настолько прочно ассоциировалась у Г. с отрицанием политич. борьбы, что на конгрессе в Лилле (1904) он прямо заявил, что «идея всеобщей стачки и социализм несовместимы», что социалистическая партия никогда не возьмет на себя инициативы в подготовке всеобщей стачки. В 1904 Г. готов был признать всеобщую стачку годной лишь в качестве оборонительного оружия, на тот случай, если бы у пролетариата отняли его политические права, или допускал ее применимость лишь в тех странах, где рабочие еще не получили избирательного права, а потому не могут прибегнуть к политическому средству борьбы. Эта точка зрения вполне совпадала с полуоппортунистической позицией, занятой Бебелем в вопросе о массовой стачке в Маннгейме, и позднейшими рассуждениями Каутского в его полемике с Р. Люксембург. Т. о., в этом вопросе Г. разделял платформу «центристов» 2 Интернационала, продолжавших порой говорить языком революционного марксизма, но отодвигавших социалистическую революцию в неопределенно далекоебудущее и тормазивших всякую попытку масс перейти к революционным методам борьбы. В важнейшем тактическом вопросе, в сущности определявшем всю предвоенную тактику социалистической партии, в вопросе о войне, Г. оставался на той же позиции необходимости защиты отечества, к-рую он разделял в годы существования рабочей партии. Он не только защищал совершенно отжившую (для эпохи империализма) теорию наступательных и оборонительных войн, но еще в 1907 с удивительной близорукостью не верил в, возможность войны в ближайшем будущем. В резолюции, предложенной гедистами конгрессу в Нанси (1907), рекомендовалось не отвлекать внимания масс от конечной цели борьбы с милитаризмом, который исчезнет лишь вместе с капиталистическим строем. Увлеченный борьбой с эрвеизмом (см. Эрве), предлагавшим действительно нелепую анархическую тактику в борьбе с милитаризмом (массовое дезертирство солдат и стачка резервистов в случае войны), Г. относился отрицательно к борьбе с войной путем генеральной стачки или стачки в военной промышленности на том основании, что при применении этого средства страна с наиболее развитым социалистическим и рабочим движением оказалась бы обезоруженной перед лицом страны, пролетариат к-рой оказался бы недостаточно сознательным и организованным, чтобы ответить на объявление войны всеобщей забастовкой [выступления Г. на конгрессе в Лиможе (1906) и Нанси (1907) и на июльском конгрессе 1914 в Париже]. Эта точка зрения означала по сути дела отказ от всякой сколько-нибудь серьезной борьбы с надвигавшейся империалистской войной. В то же время Г. выдвигал теперь «ультрапатриотический тезис»: в случае нападения на Францию, не только ее собственный пролетариат, но и рабочие соседних стран (Бельгии, Италии и Испании) должны стать на защиту ее границ.
Эта оппортунистическая позиция в вопросе о милитаризме, к-рая в сущности обесценивала правильную линию гедистов в других тактических вопросах, облегчила с начала империалистской войны переход Г. и его фракции вместе со всей социалистической партией в лагерь социал-патриотов.
4 августа, в день похорон Жореса, павшего от руки убийцы за свою агитацию в пользу сохранения мира, гедисты вместе со всей парламентской фракцией голосовали за военные кредиты, уничтожение политических свобод и т. д., и, т. о., вступили на путь политики «священного единения» классов. А несколько дней спустя Г. вместе с жоресистом Самба вошел, согласно решению партии, в кабинет ренегата от социализма Вивиани (см.), в котором и оставался до 1918 в качестве министра без портфеля. Так, вместе с другими вождями 2 Интернационала Г. совершил «прямую, вопиющую измену своим убеждениям, торжественным заявлениям в речах на Штуттгартском и Базельском конгрессах» (Ленин) и сдал свои классовые позиции.
Войдя в буржуазное министерство, Г. позабыл те пламенные слова, к-рые он сам писал в эпоху борьбы с мильеранизмом: «В тот день, когда социалистическая партия, как
