ставитель западничества, как Грановский, защищал прогрессивное значение самодержавия — с самого начала своих общественно-литературных выступлений (диссертация об аббате Сугерии) до самого конца. Это не мешало ему возмущаться «азиатчиной» и «отсталостью» русского правительства, и оставаться в этой критике глубоко искренним; но критикуя извращения и ошибки режима, он никогда не протестовал против его существа и не выдвигал требований его революционной ликвидации. В своих исторических работах Грановский признает за монархией крупнейшую историческую роль: «Между тем как развитие западных народов совершалось во многих отношениях не только независимо от монархического начала, а даже наперекор ему, у нас самодержавие положило свою печать на все важные явления русской жизни: мы приняли христианство от Владимира, государственное единство от Иоаннов, образование от Петра, политическое значение в Европе — от его преемников». «Московское общество, — писал Грановский незадолго до смерти, — странно восстает против правительства, обвиняет его во всех неудачах и притом обнаруживает, что стоит несравненно ниже правительства в понимании вещей». Столь же отчетливо ставит вопрос Боткин в своих «Письмах об Испании», и свидетельство это тем ценнее, что автор его во время пребывания в Испании являлся свидетелем одного из испанских восстаний (pronunciamiento). Восставшие народные массы (1845) Боткин называл «грубыми и вооруженными пролетариями» и был глубоко убежден, что «массы, народ» «нисколько не понимают политических вопросов» и что «перевороты в Испании не могут выйти из масс, которые даже не имеют о них понятия».
В ином свете предстает тот же вопрос об отношении к массовому движению и революции у Белинского и Герцена. Как указано Лениным ^статья «Памяти Герцена»), Герцен колеблется между либерализмом и демократизмом; Белинский мучительно ищет разрешения вопроса о массовом движении и «мирном» развитии. Вопрос о «народе», о трудящихся массах все время занимает его внимание. «Социальность, социальность или смерть! Вот девиз мой», страстно восклицает он в одном из писем ж Боткину (1841): «Что мне в том, что живет общее, когда страдает личность? Что мне в том, что гений на земле живет в небе, когда толпа валяется в грязи?... Что мне в том, что для избранных есть блаженство, когда большая часть и не подозревает его возможности? Прочь же, прочь от меня блаженство, если оно достояние мне одному из тысяч!... Сердце мое обливается кровью и судорожно содрогается при взгляде на толпу и ее представителей. Горе, тяжелое горе овладевает мною при виде и босоногих мальчишек, играющих на улице в бабки, и оборванных нищих, и пьяного извозчика, и идущего с развода солдата»... Мучительные колебания в оценке буржуазии пронизывают переписку Белинского, «владычество капиталистов покрыло современную Францию вечным позором», — пишет он Боткину в 1847; но сопоставление «гнусной российской действительности» с буржуазным Западом все же говорило в пользу последнего, и Белинский, горящий желанием борьбы с российской азиатчиной, соглашается даже на владычество буржуазии, лишь бы вывести Россию из состояния рабства и крешостного варварства. «Где и когда народ освобо 218
дил себя?» — спрашивает Белинский в письме к Анненкову (15/II 1848). «Всегда и все делалось через личности. Когда я в спорах с Вами о буржуазии называл Вас консерватором, я был осел в квадрате, а Вы были умный человек. Вся будущность Франции в руках буржуазии, всякий прогресс зависит от нее одной, а народ тут может по временам играть пассивно-вспомогательную роль. Теперь ясно видно, что внутренний процесс гражданского развития в России начнется не прежде, как с той минуты, когда русское дворянство обратится в буржуазию».
Глубокое противоречие решительного протеста против феодально-крепостнического строя и боязни революции, борьбы «за народ» и разрыва с массовым народным движением болезненно осознавалось и Герценом и Белинским. Это сознание накладывает печать глубокого личного трагизма на их литературную борьбу. «Спорили, спорили и, как всегда, кончили ничем, холодными речами и остротами.
Наше состояние безвыходно, потому что ложно, потому что историческая логика указывает, что мы вне народных потребностей и наше дело — отчаянное страдание» (Герцен). Отсюда же знаменитый вопрос Герцена: «Поймут ли, оценят ли грядущие русские люди весь ужас, всю тоску нашего существования? Поймут ли они, отчего мы — лентяи, отчего ищем всяких наслаждений, пьем вино? ... Отчего руки не поднимаются на большой труд? ... Отчего в минуту восторга не забываем тоски?».
Необходимо подчеркнуть, что понятие «западники» и «западничество» отнюдь не покрывает собою всей деятельности и всего значения и Герцена и Белинского. Это значение много шире и глубже и понятия «западники» и значения классовой роли идеологии западничества в целом. Ленин, подробно характеризуя Герцена и его место в революционном движении, ни разу не воспользовался даже термином «западник» и построил характеристику Герцена на основе его произведений 50—60 — х гг., когда о «западничестве» Герцена не было и помина («Памяти Герцена», Сочинения, т. XV).
Точно так же в многочисленных высказываниях Ленина о Белинском название «западник» не употреблено ни разу. Горячий протест против самодержавия и крепостничества, сделавший «Письмо Белинского к Гоголю» манифестом революционной демократии 40 — х годов, стоит в непосредственной связи с осознанием крестьянского движения; Ленин указывает на это, возмущенно разоблачая «Вехи», объявившие это письмо выражением «интеллигентского настроения». «Или, может быть, по мнению наших умных и образованных авторов, — иронически спрашивает Ленин, — настроение Белинского в письме к Гоголю не зависело от настроения крепостных крестьян? История нашей публицистики не зависела от возмущения народных масс остатками крепостнического гнета?» (Ленин, Сочинения, том XIV, стр. 219). Характерно упоминание о крестьянских волнениях в письме Белинского к Гоголю, хотя тут и не идет речи о революции: «Самые живые, современные национальные вопросы в России и теперь — уничтожение крепостного права, отменение телесного наказания, введение по возможности строгого выполнения хотя тех законов, к-рые уже есть. Это чувствует даже само правительство (к-рое хорошо знает, что делают помещики со своими крестьянами и сколько последние ежегодно режут первых)» (1847).
