гсѣ такимъ небольшимъ числомъ пуговицъ, что ему надо было сохранять примерное спокойствіе духа и не предаваться никакимъ размашистымъ движеніямъ, что бы въ цѣлости удерживать на себѣ это платье.
Исторія Ньюмена Ноггса нѣсколько темновата: го ворили, что онъ прежде былъ человѣкомъ зажиточ нымъ, ѣздилъ на лихихъ лошадяхъ, держалъ отлич ныхъ собакъ, и щегольски одѣвался; но собаки и лошади, друзья и любовницы разорили его, платежъ процентовъ заимодавцамъ надѣлъ на него нищенскую суму, а параличь довершилъ остальное. Мистеръ Ральфъ Никльби обыкновенно говорилъ, что Ноггсъ попалъ сперва въ дураки, а потомъ въ нищіе. «Я—это его собственныя слова—я, взялъ его къ себѣ изъ че ловѣколюбія. Онъ придерживается рюмочки и немнож ко глуповатъ, но всё-таки годится отворять двери при ходящимъ въ мою контору».
— Вотъ письмо! сказалъ Ноггсъ, остановясь непо движно передъ хозяиномъ, между-тѣмъ какъ тотъ, съ жадностью ястреба, схватилъ пакетъ и готовился раз ломить печать. Пакетъ былъ съ траурною каемкою, черной печатью и съ адресомъ женской руки; на углу были выставлены буквы «Н. Н».
— Что̀ за дьявольщина? проворчалъ нахмурившись мистеръ Никльби: однако жъ эта рука мнѣ знакома. Ужъ не умеръ ли братъ?
Ньюменъ взглянулъ на него какимъ-то особеннымъ образомъ; казалось, что по тонкимъ губамъ его про бѣжала улыбка.
— Если точно скончался вашъ братъ, такъ это, я думаю, будетъ вамъ непріятно.
— А почему же, сэръ? спросилъ Ральфъ съ неудо вольствіемъ.
— Потому-что вы не любите никакихъ сюрпризовъ: вотъ и все!
