мы были во всѣхъ отношеніяхъ полною противоположностью. У него были черные, огненные глаза, черные, какъ смоль, волосы, строгій римскій профиль и смуглый цвѣтъ кожи. У меня были голубые глаза, золотистые волосы, греческія черты лица, и свѣтлая кожа. Онъ былъ дѣятеленъ и наблюдателенъ, я мечтателенъ и лѣнивъ. Онъ былъ великодушенъ къ 'друзьямъ и равнымъ себѣ, но гордъ властолюбивъ и требователенъ къ низшимъ, безжалостенъ ко всему, что шло противъ его воли. Мы оба были правдивы: онъ изъ гордости и мужества, я изъ какого-то отвлеченнаго идеализма. Мы любили другъ друга, какъ обыкновенно любятъ мальчики, не сходясь слишкомъ близко. Онъ былъ любимецъ отца, а я матери.
Я отличался болѣзненною впечатлительностью и чувствительностью, которую ни онъ, ни отецъ совсѣмъ не понимали, и которой они не могли сочувствовать. Мать понимала меня и потому, когда у меня выходила ссора съ Альфредомъ, и отецъ строго глядѣлъ на меня, я обыкновенно уходилъ въ комнату матери и сидѣлъ съ нею. Я живо помню ея лицо, ея блѣдныя щеки, ея глубокіе, нѣжные, серьезные глаза, ея бѣлое платье, — она всегда была одѣта въ бѣломъ, — я вспоминалъ ее, когда читалъ въ Св. Писаніи о святыхъ, одѣтыхъ въ льняныя, свѣтлыя, бѣлыя одежды. У нея было много разнообразныхъ талантовъ, она была музыкантьша. Она часто садилась за свой органъ и играла старые величественные католическіе гимны и пѣла ихъ голосомъ, напоминавшимъ скорѣе голосъ ангела, чѣмъ смертной женщины. Я клалъ голову къ ней на колѣни и плакалъ, и мечталъ, и чувствовалъ такъ сильно, что этого не выразить никакими словами.
Въ тѣ времена вопросъ о рабствѣ вовсе не поднимался такъ, какъ теперь. Никто и не подозрѣвалъ въ немъ чего нибудь дурного.
Отецъ былъ прирожденный аристократъ. Вѣроятно, когда нибудь до своего рожденія на землѣ, онъ жилъ въ кругу какихъ нибудь высшихъ духовъ и сохранилъ всю свою гордость. Онъ былъ весь пропитанъ гордостью, хотя родился въ семьѣ бѣдной и вовсе не знатной. Братъ былъ вылитый портретъ его. А всѣ аристократы, какъ вы знаете, могутъ сочувствовать людямъ только въ предѣлахъ извѣстнаго круга общества. Въ Англіи этотъ предѣлъ одинъ, въ Бирманѣ другой, въ Америкѣ опять таки другой; но ни въ одной изъ этихъ странъ аристократъ никогда не переступитъ его. То, что онъ считаетъ жестокостью, бѣдствіемъ и несправедливостью относительно людей его класса, представляется ему вполнѣ естественнымъ для лю-
мы были во всех отношениях полною противоположностью. У него были черные, огненные глаза, черные, как смоль, волосы, строгий римский профиль и смуглый цвет кожи. У меня были голубые глаза, золотистые волосы, греческие черты лица, и светлая кожа. Он был деятелен и наблюдателен, я мечтателен и ленив. Он был великодушен к 'друзьям и равным себе, но горд властолюбив и требователен к низшим, безжалостен ко всему, что шло против его воли. Мы оба были правдивы: он из гордости и мужества, я из какого-то отвлеченного идеализма. Мы любили друг друга, как обыкновенно любят мальчики, не сходясь слишком близко. Он был любимец отца, а я матери.
Я отличался болезненною впечатлительностью и чувствительностью, которую ни он, ни отец совсем не понимали, и которой они не могли сочувствовать. Мать понимала меня и потому, когда у меня выходила ссора с Альфредом, и отец строго глядел на меня, я обыкновенно уходил в комнату матери и сидел с нею. Я живо помню её лицо, её бледные щеки, её глубокие, нежные, серьезные глаза, её белое платье, — она всегда была одета в белом, — я вспоминал ее, когда читал в Св. Писании о святых, одетых в льняные, светлые, белые одежды. У неё было много разнообразных талантов, она была музыкантьша. Она часто садилась за свой орган и играла старые величественные католические гимны и пела их голосом, напоминавшим скорее голос ангела, чем смертной женщины. Я клал голову к ней на колени и плакал, и мечтал, и чувствовал так сильно, что этого не выразить никакими словами.
В те времена вопрос о рабстве вовсе не поднимался так, как теперь. Никто и не подозревал в нём чего-нибудь дурного.
Отец был прирожденный аристократ. Вероятно, когда-нибудь до своего рождения на земле, он жил в кругу каких-нибудь высших духов и сохранил всю свою гордость. Он был весь пропитан гордостью, хотя родился в семье бедной и вовсе не знатной. Брат был вылитый портрет его. А все аристократы, как вы знаете, могут сочувствовать людям только в пределах известного круга общества. В Англии этот предел один, в Бирмане другой, в Америке опять таки другой; но ни в одной из этих стран аристократ никогда не переступит его. То, что он считает жестокостью, бедствием и несправедливостью относительно людей его класса, представляется ему вполне естественным для лю-
