увѣшивается ею, или начинаетъ вытирать и чистить комнату. Вообще, чищенье, мытье, вытиранье служатъ любимыми его занятіями, и если ему удается завладѣть какимъ-нибудь платкомъ, онъ только съ большой неохотой возвращаетъ его. Первоначально очень нечистоплотный, онъ скоро усвоилъ себѣ привычку не грязнить комнату, клѣтку и постель, и когда съ нимъ случается попасть въ грязь, то онъ весьма этимъ недоволенъ и ведетъ себя точно такъ же, какъ и человѣкъ въ подобномъ случаѣ: съ рѣшительной брезгливостью смотритъ на замаранную ногу, держитъ ее отъ себя на сколько возможно дальше, трясетъ ею а затѣмъ хватаетъ охапку сѣна чтобъ обтереть себя. Замѣчено при этомъ что, воспользовавшись сеномъ, онъ выкидывалъ его за дверь своей клѣтки.
Какъ только потушатъ лампу, шимпанзе укладывается въ постель, потому что боится темноты. Онъ спитъ спокойно всю ночь, но временами потягивается или разметывается, когда ему становится холодно или жарко. Въ душныя лѣтнія ночи онъ лежитъ на спинѣ, растянувшись, заложивъ обѣ руки подъ голову; зимою же, напротивъ, онъ лежитъ съежившись. Съ разсвѣтомъ онъ пробуждается и снова чувствуетъ себя бодрымъ.
Съ другими животными онъ мало входитъ въ общеніе: большихъ боится, къ маленькимъ относится съ пренебреженіемъ. Съ собачкой, которая была къ нему привезена для игръ, онъ обращался такъ же дурно, какъ и упомянутая выше самка съ самцомъ. Къ птицамъ онъ относится равнодушно, за исключеніемъ, впрочемъ, техъ, которыя находятся въ близкомъ соотношеніи съ его надзирателемъ, и поэтому возбуждаютъ къ себѣ его участіе. Въ комнатѣ его помѣщался сѣрый попугай, съ которымъ онъ постоянно возился. Будучи самъ робкаго десятка, онъ, однако, же могъ удержаться отъ того, чтобы не пугать эту птицу; тихо подкрадывался онъ къ клѣткѣ, внезапно подымалъ высоко руку и продѣлывалъ это такъ, какъ будто бы хотѣлъ испугать своего товарища. Послѣдній, однако, настолько привыкъ къ нему, что и не думалъ пугаться, но въ отвѣтъ забавно вскрикивалъ «пстъ, пстъ», подобно хозяину, который этимъ звукомъ унималъ шимпанзе. Предъ змѣями и другими пресмыкающимися животными онъ обнаруживалъ уморительный страхъ. Уже одинъ видъ ихъ приводилъ его въ ужасъ. Когда я показалъ ему крокодила, онъ частiю робко, частію озлобленно, закричалъ: «о! о!» и постарался какъ можно скорѣе убѣжать; когда, затѣмъ, я показалъ ему змѣю чрезъ стеклянную перегородку, онъ издалъ то же восклицаніе и попытался убѣжать, хотя и зналъ хорошо значенiе отдѣляющаго стекла; когда же я бралъ въ руки черепаху, ящерицу или змѣю, онъ тотчасъ же обращался въ поспѣшное бѣгство, чтобы обезопасить себя. Вообще, всякое змѣеподобное животное было для него непріятно.
Въ настоящее время, когда я пишу эти строки, этого прекраснаго животнаго уже нетъ въ живыхъ. Воспаленіе легкихъ, послѣдовавшее вслѣдъ за опухолью шейныхъ железъ, положило конецъ его существованію. Я видѣлъ многихъ шимпанзе больными, а нѣкоторыхъ изъ нихъ умирающими, но никто изъ нихъ въ послѣднiе дни своей жизни не казался такъ похожимъ на человѣка, какъ этотъ шимпанзе. Онъ прибылъ уже въ Европу больнымъ, былъ капризенъ, какъ хворающее дитя въ подобномъ же положеніи, крѣпко цѣплялся съ боязнью за сторожа, который за нимъ ухаживалъ, или лежалъ неподвижно на своей постели, поддерживая больную голову то одной, то обѣими руками, отказывался принимать всякое лѣкарство, часто бывалъ непослушенъ и своенравенъ. Этотъ шимпанзе, самый благовоспитанный изъ всѣхъ извѣстныхъ мнѣ, даже и во время своей послѣдней болѣзни, прочно сохранялъ слѣды даннаго ему воспитанія. Онъ пользовался самымъ заботливымъ уходомъ многихъ врачей, которые относились къ нему во время болѣзни съ тѣмъ
