Но Жюльенъ обратился къ ней, призывая ее въ свидѣтельницы, какъ обманутую сообщницу въ ожидаемыхъ выгодахъ. Онъ быстро разсказалъ ей о намѣреніи выдать замужъ Розалію, о подаренной ей землѣ въ Барвиллѣ, которая по крайней мѣрѣ стоила двадцать тысячъ франковъ.
Онъ повторялъ:
— Твои родители совершенно сумасшедшіе, моя милая, совершенно бѣшеные! Двадцать тысячъ франковъ, двадцать тысячъ! Они окончательно спятили! Двадцать тысячъ франковъ незаконному ребенку!
Жанна слушала безъ волненія и безъ гнѣва, сама удивляясь своему спокойствію, безучастная ко всему, что не касалось ея ребенка.
Баронъ задыхался, не находя что отвѣчать, и наконецъ, топнувъ ногою, закричалъ:
— Да подумайте же о томъ, что вы говорите! Это, наконецъ, возмутительно! По чьей винѣ нужно дать приданое этой родившей дѣвушкѣ? Отъ кого у нея этотъ ребенокъ? Теперь вы хотите его бросить на произволъ судьбы?
Жюльенъ, удивленный гнѣвомъ барона, пристально смотрѣлъ на него. Онъ отвѣчалъ болѣе хладнокровно:
— Но вѣдь достаточно и тысячи пятисотъ франковъ. Онѣ всѣ родятъ до своего замужества. Чей бы ни былъ ребенокъ, того или другого, это ничего не измѣняетъ. А отдавая ей одну изъ вашихъ фермъ, стоимостью въ двадцать тысячъ франковъ, кромѣ того убытка, который вы намъ причиняете, вы этимъ даете всѣмъ понять то, что здѣсь случилось. Вы, по крайней мѣрѣ, подумали бы о нашемъ имени и положеніи въ свѣтѣ.
Онъ говорилъ строгимъ тономъ человѣка, убѣжденнаго въ своей правотѣ и логичности своихъ разсужденій.
Баронъ, пораженный неожиданностью этой аргументаціи,
