вавшимся золотыми буквами среди рисунка, и зачеркнула карандашомъ четыре первыхъ столбца вплоть до 2-го мая, дня выхода ся изъ монастыря.
Голосъ изъ-за двери позвалъ:—„Жаннета!“
Жанна отвѣтила:—„Войди, папа“.—И отецъ вошелъ.
Баронъ Симонъ-Жакъ ле Пертюи де Во былъ дворянинъ прошлаго столѣтія, маніакъ съ доброй душой. Горячій поклонникъ Жанъ-Жака Руссо, онъ со страсностью любовника обожалъ природу, поля, лѣса, животныхъ.
Аристократъ по рожденію, онъ инстинктивно ненавидѣлъ девяносто третій годъ; но, философъ по темпераменту и либералъ по воспитанію, онъ ненавидѣлъ тираннію самою безобидною ненавистью, ограничиваясь только высокопарными рѣчами.
Доброта составляла главную его силу и слабость,—доброта, готовая приласкать каждаго, каждому подать, каждаго обнять,— дѣятельная доброта, дѣятельная, разсѣивающаяся, не сопротивляющаяся, какъ бы лишенная задерживающаго волевого центра, энергіи, доброта, близкая къ пороку.
Человѣкъ теоріи, онъ мысленно составилъ себѣ цѣлый планъ воспитанія дочери, желая, чтобъ она была счастливой, доброй, искренней и нѣжной.
Она оставалась дома до двѣнадцати лѣтъ, а затѣмъ, невзирая на слезы матери, онъ помѣстилъ ее въ Сакре-Кёръ.
Тамъ онъ держалъ ее въ строгомъ заключеніи, въ полной замкнутости, вдали отъ взоровъ людскихъ и въ полнѣйшемъ невѣдѣніи жизни. Онъ хотѣлъ, чтобъ она вернулась къ нему въ семнадцать лѣтъ чистой и непорочной, чтобы самому погрузить ее въ источникъ разумной поэзіи, и среди полей, среди плодородной земли, раскрыть ея душу, разсѣять ея невѣдѣніе зрѣлищемъ чистой любви, безхитростныхъ ласкъ животныхъ и свѣтлыхъ законовъ жизни.
