лое: время своей юности и свадебное путешествіе туда, въ Корсику. Давно забытые пейзажи этого острова вдругъ возставали передъ ея воображеніемъ и словно мелькали передъ ея глазами, устремленными на горящія полѣнья въ каминѣ, и она припоминала всѣ подробности, всѣ малѣйшія событія, всѣ лица, встрѣчавшіяся ей тогда; голова проводника Жана Риволи преслѣдовала ее, и иногда ей казалось, что она слышитъ его голосъ.
Потомъ ей вспоминалось счастливое дѣтство Пулэ, когда онъ заставлялъ ее пересаживать саладъ, и она, стоя на колѣняхъ на грязной землѣ рядомъ съ теткой Лизонъ, соперничала съ ней, изъ желанія угодить ребенку. Обѣ онѣ старались какъ можно искуснѣе и больше пересадить растеній.
И губы ея тихо шептали: „Пулэ, мой цыпленочекъ“, какъ будто она говорила съ нимъ; останавливаясь на этомъ словѣ, она пробовала иногда по цѣлымъ часамъ вытянутымъ пальцемъ рисовать въ воздухѣ всѣ буквы, составляющія это имя. Она медленно передъ огнемъ выводила эти буквы, думая, что видитъ ихъ; потомъ, воображая, что ошиблась, начинала опять съ буквы „П“ и водила рукой, дрожащей отъ усталости, усиливаясь дорисовать ихъ до конца; покончивъ, она начинала снова.
Кончалось это тѣмъ, что она не могла уже больше писать, все перепутывала, вырисовывала другія слова, разстроиваясь до сумасшествія.
Всѣ признаки маніи одиночества овладѣли ею. Вещь, положенная не на обычное мѣсто, ее раздражала.
Розалія часто принуждала ее ходить, уводила на большую дорогу; но Жанна минутъ черезъ двадцать объявляла: „Я не могу больше ходить, милая“, и садилась на краю рва. Вскорѣ всякое движеніе ей стало невыносимо, и она оставалась въ постели какъ можно дольше.
