симъ незаслуженнымъ званіемъ? Сколько убійствъ, напоминающихъ дѣла Стеньки Разина (въ особенности утопленіе Калеріи), взведено на него понапрасну! Сколько страницъ посвящено сухимъ, неумѣстнымъ выпискамъ о богатствѣ Годунова, чтобы заставить бѣднаго Самозванца пересказать слова Лудовика XVIII о Наполеонѣ: „Да, онъ былъ хорошій мой казначей“ (ч. IV). Борисъ Годуновъ и Василій Шуйскій, два лица, блистающія въ исторіи нашей необыкновеннымъ, гибкимъ умомъ и рѣдкимъ искусствомъ жить съ людьми различныхъ свойствъ, ускользнули совершенно отъ наблюдательности автора. Первый, какъ дитя, передъ всѣми проговаривается, что онъ злодѣй, и какъ дурной актеръ, не знаетъ, что дѣлать съ собою, высказывая имъ затверженную роль. Онъ некстати то встаетъ со стула, то опять садится, подымаетъ голову, опускаетъ ее на грудь и мечетъ туда и сюда руки. А второй едва обрисованъ: это призракъ, это лицо безъ образа.
Романъ до излишества наполненъ историческими именами; выдержанныхъ же характеровъ нѣтъ ни одного. Авторъ самъ, какъ видно, чувствовалъ, что по событіямъ, имъ описаннымъ, не узнаешь духа того времени, и впадалъ поминутно въ ошибку прежнихъ романистовъ, справедливо указанную Вальтеромъ Скоттомъ: онъ перерываетъ ходъ дѣйствія вводными, всегда скучными разсказами. Что же касается до сценъ народныхъ, онѣ незанимательны по его собственной волѣ, для насъ остающейся доселѣ загадкою. Выписываемъ изъ предисловія собственныя слова его: „Просторѣчіе старался я изобразить простомысліемъ и низкимъ тономъ рѣчи, а не грубыми поговорками“.
Высказавъ первыя впечатлѣнія, родившіеся въ насъ при чтеніи романа сего, предоставляемъ себѣ въ слѣдующихъ статьяхъ полнѣе развить наши мнѣнія и подробнѣе поговорить о сей книгѣ, которая безъ сомнѣнія найдетъ много читателей, и слѣдственно, должна имѣть нѣкоторое вліяніе на литературу нашу.
Въ заключеніе скажемъ еще одно замѣчаніе. Языкъ въ романѣ „Димитрій Самозванецъ“ чистъ и почти вездѣ правиленъ; но въ произведеніи семъ нѣтъ слога, этой характеристики