критики Крамской еще значительнѣе Иванова: онъ разностороннѣе и гибче его, онъ не ограничивается, какъ тотъ, Однимъ религиознымъ, историческимъ, по преимуществу идеальнымъ искусствомъ, но глубоко понимаетъ и то бытовое, жизненное, національное и реальное искусство, которое выдвинулось во всей своей силѣ и цвѣтѣ лишь послѣ смерти Иванова, и не было еще ему знакомо, но составляетъ главную задачу нашего вѣка. У Крамского соединялись и великая сила взгляда на общия условія существования искусства, и глубокое понимание всѣхъ частностей его, эстетическихъ и техническихъ. Въ статьяхъ и письмахъ своихъ онъ идетъ до глубины вопроса объ отношении современнаго художника къ современной публикѣ, указываетъ на несчастную его зависимость на Западѣ и на то, как мы еще свободны, покуда, въ России, отъ чумы художественнаго пролетаріата и подчиненія капризу потребителя; онъ указываетъ, при всей симпатіи къ истинно значительнымъ европейскимъ талантамъ, также и на зловредный, исключительно „ виртуозный“ повороть большинства дѣятелей современнаго западнаго искусства, иполнѣйшее тамъ часто презрѣніе къ „Содержанію“. Но вмѣстѣ онъ становится безпощаднымъ анатомомъ молодого русскаго наростающаго искусства и, указывая его великія, неодѣненныя, свѣжія качества, не боится разбирать и осуждать всѣ его худыя, незрѣлыя или далеко еще несовершенныя стороны, — и все это съ такою безпощадною строгостью, правдивостью, но вмѣстѣ и любовью, какихъ до сихъ поръ не выказывалъ, въ отношеніи къ искусству своей страны, ни одинъ европейскій критикъ. Старое европейское искусство временъ Возрождения и послѣдующихъ за нимъ эпохъ, Крамской также подвергаетъ такой глубокой и вѣрной критикѣ, какой напрасно было бы искать у другихъ писателей.
Конечно, у Крамского есть и недостатки, заблуждения, у него встрѣчаются тоже иногда и невѣрныя суждения о художникахъ и художественныхъ произведеніяхъ, но ихъ
