нѣкоторая озабоченность и какъ будто дурное расположеніе духа.—
— Что это у васъ въ селѣ, неспокойно?—спросилъ я.
— Нѣтъ! Чего неспокойно, все слава Богу.
— А куда же повели столько народу?
— Куда повели! У Бабу̀, у острогъ! Что ты съ дураками будешь дѣлать!.. Безпопскіе это. Обмерзѣли уже и правительству.
И, внезапно закипѣвъ, толстякъ безпокойно задвигался на мѣстѣ и заговорилъ съ неожиданной горячностью:
— Воспы не прищеплюють, записываться не хотять… Судите сами,—чего имъ еще нужно: насчетъ религіи румынъ не стѣсняеть,—молись, какъ хочешь. Дитенковъ учи по своему, только онъ желаетъ, чтобы по румынски тоже знали. Ну, что еще надо? А они супротивничають… Повѣрите вы: есть которые уже по 300 и 400 франокъ аменду платили. У острогъ по второму разу идуть…
— И много такихъ?
— Много. Вотъ у насъ двѣ церквы. Одна бѣлокриницкая, наша. Мы, значыть, приняли архіепископа Амвросія… называется австрійская іерархія. Номеровъ двѣсти насъ. Имѣемъ священника. Онъ у насъ все дѣло ведеть и метрики пишеть… Отчего не писать? Ну, скажите вы мнѣ, пожалуйста!
— А другіе?
— А тѣ по бѣглому священству. Лѣтъ по десяти поповъ не имѣють, иотомъ сманють выпиваку какого-нибудь изъ Рассеи… Онъ пріѣдеть, дѣтей покрестить, отцовъ съ матерями повѣнчаеть… Опять нѣтъ никого… Етые вотъ и бунтують. Ихъ противъ насъ тутъ вдвое. Номеровъ ста четыре… Покою не дають…
— Да вамъ-то, Иванъ Гавриловичъ, что̀ же?.. Васъ вѣдь не трогаютъ…
Онъ заскребъ въ головѣ, и его лицо еще болѣе напомнило толстаго младенца…
— Да вѣдь жалко,—сказалъ онъ.—Какъ бы то ни было,—тотъ же корень… Некрасовскій…
Онъ плюнулъ съ негодованіемъ и пожелалъ мнѣ доброй ночи…
— Такъ вамъ, значить, на утро лодью?… У Ераклею хотите? Старую крѣпость смотрѣть?
— Да, если можно, Иванъ Гавриловичъ.
— Чего не можно! Усе можно… Спите съ Богомъ.
