крестьянъ, быть можетъ, было отвлеченное, теоретическое; къ тому же онъ, по природѣ, былъ неизмѣнно добрымъ для всѣхъ, даже для тѣхъ, кого называлъ «хамами» (VII, № 173). Либо наоборотъ придется допустить, что опроверженіе Радищева было только преувеличеннымъ «оппортунизмомъ», доведеннымъ до того, что надѣтая маска могла плотно пристать къ лицу, и въ сознаніи и совѣсти начали совершаться трудно объясняемыя сдѣлки между добрыми пожеланіями и невольнымъ преклоненіемъ предъ признаваемымъ непреодолимымъ господствомъ зла.
Разборъ элементовъ, изъ которыхъ составилась художественная характеристика Петра В. въ «Мѣдномъ Всадникѣ», былъ бы лишенъ надлежащей полноты, если бы мы обошли одинъ важный вопросъ, послѣднiй изъ тѣхъ, которые подлежатъ разсмотрѣнію въ настоящемъ очеркѣ: о вліяніи на эту характеристику архивныхъ изысканій Пушкина и изученія Петра по подлиннымъ документамъ его царствованія. Пушкинъ предугадалъ анти-петровское направленіе въ политикѣ, котораго теоретиками были московскіе славянофилы, котораго практическiя попытки стали возможны только позднѣе, послѣ освобожденiя крестьянъ, послѣ введенiя въ жизнь общественную множества мало-культурныхъ, не отполированныхъ цивилизаціею петровскаго періода элементовъ. Противъ Петра В. возстановляло Пушкина прежде всего воспоминаніе о томъ, что самъ онъ, Пушкинъ―потомокъ древнихъ и знатныхъ бояръ, которые были всѣ сметены въ одну со многими другими классами кучу. Едва ли, однако, всѣ нареканiя этого потомка бояръ могли бы подѣйствовать такимъ образомъ на колосса, чтобы онъ спустился съ своего гранитнаго подножія и чтобы сверкнули гнѣвомъ его очи. Въ 1831 году, по запискѣ Пушкина, ему разрѣшено рыться въ государ-
