Еще въ ноябрѣ 1830 (письмо къ Вяземскому, VII, № 253) Пушкинъ былъ въ полномъ упованіи амнистіи. «Каковъ государь? Молодецъ! того и гляди, что нашихъ каторжниковъ проститъ». Этому благоговѣйному поклоненію особѣ государя Пушкинъ остался вѣренъ до послѣдняго издыханiя, как то видно изъ словъ, сказанныхъ Жуковскому (8-е изданіе, Ефремова, 1882, VII, 430, 441): «скажи, что мнѣ жаль умереть; былъ бы весь его». Хотя эти слова были, въ моментъ ихъ произнесенія, вполнѣ искренни, но сильно бы ошибся тотъ, кто полагалъ бы, что поэта можно всегда держать на цѣпочкѣ, хотя бы то была стальная цѣпочка чувства благодарности. Эпиграммы срывались съ языка невольно: несмотря на нѣжнѣйшія чувства уваженія и любви, не могъ пощадить онъ ни Карамзина, ни Жуковскаго, не могъ онъ отъ времени до времени не съострить ни «насчетъ небеснаго отца», ни «насчетъ царя земного» (I, 198). Подъ самый конецъ жизни, 5-го iюля 1836 г., вѣчный шутникъ, забавлявшійся озадачиваніемъ литераторовъ насчетъ иностранныхъ поэтовъ которыхъ якобы онъ переводилъ, писалъ онъ дивные, по красотѣ и по юмору, стихи, которые озаглавилъ сначала: «изъ Alfred de Musset», a потомъ: «Изъ VI ПинДемонте», въ которыхъ изобразилъ самаго себя и изъ которыхъ позаимствуемъ конецъ (II, 187):
...никому
Отчета не давать; себѣ лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совѣсти, ни помысловъ, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здѣсь и тамъ,
Дивясь божественнымъ природы красотамъ.
И предъ созданьями искусствъ и вдохновенья
Безмолвно утопать въ восторгахъ умиленья
Вотъ счастье! вотъ права!
Чѣмъ больше мужалъ и входилъ въ лѣта Пушкинъ тѣмъ болѣе онъ степенился, становился положительнымъ,
