Глава IX[править]
18 августа. Я очень счастлива сегодня и пишу, сидя на скамейке на кладбище. Луси гораздо лучше. Она провела ночь спокойно, ни разу не проснувшись. К тому же Луси в прекрасном настроении, весела и даже не боится говорить о происшедшем, так как сама напомнила мне про то, как я нашла ее сидящей на нашей скамейке. Я спросила, что ей снилось в ту ночь. Сдвинув брови, как бы пытаясь что-то вспомнить, она ответила:
— Мне кажется, это был не сон… Что-то тянуло меня к тому месту, я хотела идти и одновременно боялась. Помню, как я шла по пустынным улицам и потом через мост… Слышался лай собак… Помню еще, что рядом со мной был кто-то в темном, с красными глазами, как в тот день на закате, помнишь? Этот человек вызывал во мне и приятное, и неприятное чувство. Внезапно я будто провалилась в бездну, в ушах зазвенело, и я потеряла сознание… Потом… очнувшись, я увидела тебя…
Все это показалось мне крайне странным, но я поспешила переменить тему разговора.
19 августа. Наконец-то радостная весть! Хотя отчасти она грустная. Оказывается, Андрей болен и потому не писал. Мистер Гаукинс переслал мне письмо сестры милосердия из больницы в Бухаресте, прибавив от себя несколько сердечных слов.
Я еду завтра утром к Андрею, буду ухаживать за ним и привезу домой при первой возможности. Я так плакала над письмом, что оно теперь совершенно мокрое!
Багаж мой уже готов; беру с собой самую малость, а остальное Луси отвезет обратно в Лондон. Но довольно писать! Я скоро буду говорить с моим женихом, с моим Андреем…
Мисс Морай!
Пишу вам по просьбе мистера Гаркера, который еще слишком слаб, чтобы писать самому. Он находится у нас около шести недель, у него сильнейшее воспаление мозга. Мистер Гаркер просит передать вам сердечный привет и выражает сожаление, что ему пришлось задержаться в пути. Больному потребуется еще несколько недель, после чего он будет совершенно здоров.
С уважением, сестра Агата.
P. S. Больной заснул, и я хочу еще кое-что прибавить. Мистер Гаркер рассказывал мне про вас, мисс Морай. Я знаю, что вы скоро будете его женой; благословляю вас обоих! Считаю своим долгом предупредить вас, что мистер Гаркер перенес сильнейшее потрясение, он кричал в бреду самые невероятные вещи, говорил про волков, кровь, призраков и чертей, боюсь даже все передать вам! Будьте крайне осторожны в обращении с ним, следы перенесенной болезни не могут пройти сразу.
Я написала бы вам раньше, но не знала, куда адресовать письмо, а при мистере Гаркере никаких документов не было. Его привезли к нам из Канфенберга. Кондуктор сказал, что он влетел на станцию как сумасшедший, крича, чтобы ему дали билет домой. Узнав, что он англичанин, начальник станции посоветовал ему ехать в Бухарест, так как оттуда ходит экспресс до Кале.
Вы можете быть совершенно спокойны, уход за вашим женихом хороший. Мистер Гаркер такой добрый и ласковый, что мы все полюбили его. Я вполне уверена, что через несколько недель он совершенно поправится. Вам еще предстоят многие и многие годы полного счастья.
19 августа. Произошла непонятная перемена в состоянии Ренфильда. В восемь часов вечера он начал беспричинно волноваться и нюхать воздух, как собака, учуявшая дичь. Фельдшер, зная, что я интересуюсь им, попытался вызвать больного на разговор. Обычно Ренфильд крайне легко идет на контакт, а на этот раз он отказывался говорить. «Не хочу общаться с вами, — объявил он. — Вы теперь ничто, мой господин близок».
В девять часов я пошел к Ренфильду. Он казался очень возбужденным. Я сделал вид, что не обращаю на него внимания. Неожиданно Ренфильд успокоился, тихо подошел к своей кровати и молча уселся на нее. Что он замышляет?
Я устал сегодня, и мне грустно. Надо пораньше лечь спать.
Позже. В два часа ночи меня разбудил санитар. Ренфильд удрал!
Быстро одевшись, я спустился вниз. Сторож сказал, что каких-нибудь десять минут назад он видел через решетку в двери Ренфильда, спокойно лежащего на кровати. Внезапно окно с шумом распахнулось, и он выскочил в одном белье в сад.
Не долго думая, я помчался за своим пациентом, который, по словам сторожа, повернул налево. Вскоре впереди мелькнула белая рубашка Ренфильда. Он перелезал через высокую стену, которая отделяет клинику от сада старого дома.
Вернувшись, я приказал сторожу послать двух или трех санитаров в Карфакс на случай, если Ренфильд окажется буйным. Затем, подставив лестницу, я перелез через стену.
Ренфильд был у часовни. Он стоял, прижавшись лицом к решетчатому окну, и как будто с кем-то разговаривал. Я боялся подойти слишком близко к нему, он мог испугаться и опять удрать. Видя, однако, что Ренфильд не двигается с места, я сделал несколько шагов и услышал:
— Я ожидаю ваших приказаний, господин. Я ваш раб, и вы должны наградить меня, ибо я верен вам, хотя вы были далеко! Теперь вы здесь, и я исполню все ваши желания, но когда придет время раздачи наград, прошу не обойти меня!
Подоспевшие санитары по моему знаку бросились на Ренфильда. Он боролся, как разъяренный тигр. Я никогда не видел человека в таком припадке дикого бешенства и надеюсь больше не увидеть.
В конце концов на Ренфильда надели смирительную рубашку и поместили в комнате со стенами, обитыми мягким. Его крики ужасны.
24 августа.
Дорогая Луси!
Я уверена, что ты с нетерпением ждешь известий от меня. Про дорогу я ничего писать тебе не буду, так как все время думала только об Андрее и, предвидя, что мне придется ухаживать за ним, старалась спать как можно больше. Я застала беднягу ужасно похудевшим и слабым. Он страшно изменился и, кажется, не помнит, что с ним произошло или, по крайней мере, делает вид, что не помнит. Я не расспрашиваю его. У него было какое-то страшное потрясение, это очевидно, но он еще не окреп, чтобы вспоминать об этом.
Сестра Агата — прелестное существо и опытная сиделка. Она сказала мне, что Андрей говорил в бреду безумные вещи. Я просила ее рассказать мне все, но Агата только перекрестилась. Она утверждает, что долг сиделки — хранить тайны своих больных. Правда, на следующий день, увидев, что я очень расстроена, Агата сама завела разговор на эту тему.
«Голубушка, будьте уверены, мистер Гаркер не сделал ничего, в чем бы он мог упрекнуть себя, — сказала она. — Вы как его будущая жена можете быть совершенно спокойны на этот счет. Он никогда не забывал вас, а пострадал от таких ужасов, о которых нам, смертным, не следует говорить».
Вероятно, Агата вообразила, что я ревную Андрея и подозреваю его в измене. Однако, душка, не могу от тебя скрыть, что эти слова обрадовали меня.
Я сижу теперь у постели бедного Андрея и пишу тебе, пока он спит. Но вот он просыпается… прерываю свое письмо…
Андрей попросил меня передать ему куртку, так как хотел достать что-то из кармана. В боковом кармане лежала записная книжка. Я хотела взять ее, надеясь узнать причину болезни, но Андрей, должно быть, угадал мое желание, так как, взяв тетрадку из моих рук, попросил отойти к окну и оставить его одного.
Через некоторое время он подозвал меня и сказал: «Вильгельмина (я поняла по его тону, что он говорит серьезно), ты знаешь мои принципы. Я считаю, что между мужем и женой секретов не должно быть. Я пережил ужаснейшие приключения. Когда я думаю о них, у меня кружится голова. До сих пор не знаю, был ли весь этот ужас в действительности или нет. Ты знаешь, что у меня было воспаление мозга, а это граничит с сумасшествием. Тайна всего — здесь, в этой записной книжке, но я хочу забыть о ней. Я намерен начать новую жизнь со дня нашей свадьбы (мы решили обвенчаться здесь, в Бухаресте). Вильгельмина, вот моя записная книжка, почитай ее, если хочешь, но никогда не напоминай мне о ней».
Я положила тетрадку под подушку, поцеловала Андрея и отправилась к Агате просить ее получить разрешение обвенчаться сегодня же, и теперь жду ответа…
Сестра вернулась, все готово, уже послали за английским священником. Как только Андрей проснется, мы обвенчаемся…
Луси, я очень, очень счастлива! Во время венчания я была так взволнована, что с трудом давала должные ответы. Сестры были очень ласковы со мной. Когда мы остались одни с Андреем, я достала его записную книжку из-под подушки, завернула в бумагу, обвязала голубой ленточкой и запечатала сургучом, употребив вместо печати свой перстень. Я сказал мужу, что подожду, пока он сам не захочет открыть ее. Пусть она послужит доказательством абсолютного доверия, которое мы питаем друг к другу.
Луси, дорогая, не могу передать тебе, до какой степени я счастлива! Желаю тебе быть такой же счастливой, как я теперь! Прощай, скоро напишу опять.
Любящая тебя Минна Гаркер.
30 августа.
Дорогая Минна!
Целую тебя миллион раз и, как всегда, люблю! Надеюсь, что вы вернетесь раньше, чем мы уедем отсюда, Вы могли бы остановиться у нас. Убеждена, что здешний воздух благотворно подействует на Андрея.
Я чувствую себя великолепно, ем, сплю, по ночам больше не хожу. Артур говорит, что я даже потолстела. Забыла тебе сказать, что он здесь, мы проводим целые дни вместе, катаемся на яхте, гуляем, ловим рыбу, играем в теннис.
Любящая тебя Луси.
P. S. Мама очень слаба. Свадьба наша назначена на 28 сентября.
20 августа. Болезнь Ренфильда все больше интересует меня. Он несколько успокоился, по крайней мере, наблюдаются промежутки совершенного спокойствия. Первую неделю он был очень буйным. Потом постепенно утихомирился, загадочно проговорив:
— Теперь я могу ждать.
Когда фельдшер доложил мне об этом, я сейчас же отправился к Ренфильду, желая удостовериться в верности его слов. Ренфильд был еще в смирительной рубашке, но выглядел довольно кротко и подобострастно заглядывал мне в глаза. Я остался доволен его состоянием и приказал снять рубашку. Санитары нехотя исполнили мой приказ.
Пациент заметил их недовольство и, нагнувшись ко мне, шепнул:
— Они думают, что я поврежу вам. Разве я стал бы вам вредить? Дураки!
Мне было утешительно узнать, что по отношению ко мне он не питает злых намерений, но мысли его я не понимаю. Он считает меня равным с собой? Или я для чего-нибудь нужен ему?
Сегодня вечером он говорить со мной не захотел. Даже предложение подарить ему котенка не вызвало у него радости.
— Я кошек не собираю, — ответил Ренфильд, — мне теперь некогда думать о них, я занят более серьезным делом.
Я оставил его одного. Потом санитар сказал мне, что Ренфильд был спокоен до рассвета, а утром опять последовали припадки бешенства, длившиеся до тех пор, пока он не потерял сознания.
Вот уже три ночи подряд происходит то же самое. Ренфильд как будто находится под влиянием кого-то, для меня неизвестного. Вот что я решил: надо предоставить Ренфильду возможность убежать под скрытым нашим наблюдением.
23 августа. Всегда случается то, чего меньше всего ожидаешь. Наша птичка, увидев клетку открытой, не пожелала улететь. Теперь не вызывает сомнений, что периоды спокойствия длятся у Ренфильда довольно долго. Может быть, это как-то связано с фазами луны? Но что за шум?...
Ренфильд удрал!
Позже. Оказывается, Ренфильд, выждав момент, когда фельдшер вошел к нему для осмотра, внезапно кинулся к двери и выбежал во двор. Я нашел его на прежнем месте у часовни. Увидев нас, сумасшедший бросился на меня в ярости и убил бы, если бы не санитары. Он сопротивлялся, как дикий зверь, но внезапно совершенно успокоился, глаза его устремились куда-то вверх. Я проследил за взглядом Ренфильда и увидел огромную летучую мышь, медленно летевшую по прямой линии, а не кружась, как это свойственно рукокрылым.
Мой пациент, обратившись ко мне, сказал:
— Можете меня не связывать, я не убегу.
Действительно, мы вернулись в клинику без приключений. Однако его спокойствие мне кажется зловещим…
23 августа, Лондон. Последую примеру Минны и начну все записывать. Когда мы увидимся с ней? Надеюсь, скоро.
Вчера ночью видела те же сны, что и в Витби. Холодный страх подступает к сердцу, я чувствую себя очень слабой и уставшей. Когда пришел Артур, он очень огорчился моим видом и настроением, но я была не в силах казаться веселой. Может быть, мне удастся лучше спать у мамы в комнате. Попробую.
25 августа. Опять ужаснейшая ночь. Мама не согласилась на мое предложение, она сама очень больна и, верно, боится меня беспокоить.
Когда часы пробили двенадцать, я еще не спала. Что-то скреблось и билось в мое окно, но я погасила свет, накрылась с головой одеялом и постаралась заснуть. Сны были ужаснейшие, но вспомнить их я не могу. Сегодня я очень слаба. Лицо бледное, горло болит, мне не хватает воздуха. Мой вид опять, наверное, огорчит Артура.
27 августа.
Дорогой Джон!
У меня большая просьба к тебе. Луси больна. Кажется, органической болезни у нее нет, но вид ужасный, с каждым днем она слабеет. Я ничего не говорил миссис Вестенра, у нее болезнь сердца и она может умереть каждую минуту. Я убежден, что моя несчастная невеста чем-то расстроена. Я сказал ей, что хочу посоветоваться с тобой насчет ее здоровья. Луси сначала отказалась (ты знаешь, милый друг, почему), потом согласилась. Хотя эта задача для тебя тяжелая, я убежден, что ты не откажешь мне в просьбе. Приходи завтра к обеду, чтобы не возбудить подозрение миссис Вестенра; Луси найдет возможность остаться наедине с тобой. Я приду к чаю, и мы уйдем вместе. Рассчитываю на тебя.
Твой Артур.
Вызван к отцу. Ему хуже. Напиши мне. Телеграфируй, если нужно.
Голмвуд.
2 сентября.
Дорогой друг!
Спешу сообщить тебе, что, по-моему, у мисс Вестенра никакой органической болезни нет. Но я недоволен ее видом, она очень изменилась за последнее время.
Когда я пришел, Луси пребывала в веселом настроении, но я понял, что она притворяется из-за матери, дни которой, увы, сочтены. После обеда миссис Вестенра пошла отдохнуть, и не успела дверь за ней закрыться, как Луси опустилась в кресло и закрыла лицо руками.
Я осмотрел ее, но никаких признаков анемии не обнаружил, легкие тоже чистые. Должно быть, что-то тревожит ее, так как нервы Луси сильно расшатаны. Она жалуется, что скверно спит и видит страшные сны, которые, однако, рассказывать не захотела. Луси сообщила мне, что, будучи еще ребенком, страдала сомнамбулизмом. Эти приступы возобновились во время пребывания в Витби, но вскоре прекратились.
Не придя к окончательному заключению, я написал в Амстердам своему старому другу и учителю профессору фон Гельсингу. Он прекрасный диагност, обладает обширнейшими знаниями, никогда не теряется и имеет удивительно отзывчивое сердце. Пишу тебе все это, чтобы ты понял, отчего я питаю такое безграничное доверие к фон Гельсингу. Я просил его приехать как можно скорее.
Твой друг Джон Сивард.
2 сентября.
Мой добрый друг!
Получил ваше письмо и, к счастью, могу выехать сейчас же. Закажите мне номер в гостинице и устройте так, чтобы я смог осмотреть больную сейчас же по приезде, так как мне придется уехать обратно. Если будет нужно, я вернусь через три дня.
Ваш фон Гельсинг.
3 сентября.
Дорогой Артур!
Фон Гельсинг внимательно осмотрел Луси. Я не присутствовал при этом и передаю тебе лишь слова профессора. Кажется, он очень озабочен ее здоровьем и так же, как я, ничего сразу решить не мог. «Я должен подумать, — сказал он. — Не скрывайте, однако, от жениха, что это вопрос жизни или смерти».
Я просил его объясниться подробнее, но он только покачал головой. Не сердись на него, Артур, его молчание свидетельствует о том, что профессор усиленно думает. Фон Гельсинг утверждает, что органического заболевания у Луси нет. Мы пришли к выводу, что она потеряла много крови. Но каким образом? Однако какая-нибудь причина должна быть! На все есть причина!
Профессор сказал: «Телеграфируйте каждый день, эта болезнь интересует меня, а девушка очаровательна. Я еще приеду навестить ее».
Я обещал зорко следить за состоянием Луси. Тебе, верно, ужасно тяжело, мой бедный Артур, что два дорогих для тебя существа больны одновременно! Я знаю, что чувство долга удерживает тебя при отце. Будь спокоен: если понадобится, я сейчас же пошлю за тобой, а пока не расстраивайся зря, Бог милостив.
Твой Джон.
4 сентября.
Больной сегодня лучше.
5 сентября.
Больной гораздо лучше. Аппетит хороший, сон спокоен, настроение веселое, цвет лица свежий.
6 сентября.
Перемена к худшему. Приезжайте, не теряя времени.