Гамлет (Дорошевич)
| Гамлет[1] |
| Источник: Дорошевич В. М. Старая театральная Москва. — Пг.: Петроград, 1923. — С. 130. |
- Википроекты
Мистер Крэг сидел верхом на стуле, смотрел куда-то в одну точку и говорил, словно ронял крупный жемчуг на серебряное блюдо:
— Что такое «Гамлет»? Достаточно только прочитать заглавие: «Гамлет»! Не «Гамлет и Офелия», не «Гамлет и король». А просто: «Трагедия о Гамлете, принце датском». «Гамлет» — это Гамлет!
— Мне это понятно! — сказал г. Немирович-Данченко.
— Всё остальное неважно. Вздор. Больше! Всех остальных даже не существует!
— Да и зачем бы им было и существовать! — пожал плечами г. Немирович-Данченко.
— Да, но всё-таки в афише… — попробовал было заметить г. Вишневский.
— Ах, оставьте вы, пожалуйста, голубчик, с вашей афишей! Афишу можно заказать какую угодно.
— Слушайте! Слушайте! — захлебнулся г. Станиславский.
— Гамлет страдает. Гамлет болен душой! — продолжал г. Крэг, смотря куда-то в одну точку и говоря как лунатик. — Офелия, королева, король, Полоний — может быть, они вовсе не таковы. Может быть, их вовсе нет. Может быть, они такие же тени, как тень отца.
— Натурально, тени! — пожал плечами г. Немирович-Данченко.
— Видения. Фантазия. Бред его больной души. Так и надо ставить. Один Гамлет. Всё остальное так, тень! Не то есть, не то нет. Декораций никаких. Так! Одни контуры. Может быть, и Эльсинора нет. Одно воображение Гамлета.
— Я думаю, — осторожно сказал г. Станиславский, — я думаю: не выпустить ли, знаете ли, дога. Для обозначения, что действие всё-таки происходит в Дании?
— Дога?
Мистер Крэг посмотрел на него сосредоточенно.
— Дога? Нет. Может идти пьеса Шекспира. Играть — Сальвини. Но если на сцене появится собака и замахает хвостом, публика забудет и про Шекспира, и про Сальвини и будет смотреть на собачий хвост. Пред собачьим хвостом никакой Шекспир не устоит.
— Поразительно! — прошептал г. Вишневский.
— Сам я, батюшка, тонкий режиссёр! Но такой тонины не видывал! — говорил г. Станиславский.
Г. Качалов уединился.
Гулял по кладбищам.
Ел постное.
На письменном столе положил череп.
Читал псалтырь.
Г. Немирович-Данченко говорил:
— Да-с! Крэг-с!
Г. Вишневский решил:
— Афишу будем печатать без действующих лиц.
Г. Крэг бегал по режиссёрской, хватался за голову, кричал:
— Остановить репетиции! Прекратить! Что они играют?
— «Гамлета»-с! — говорил испуганно г. Вишневский.
— Да, ведь, это одно название! Написано: «Гамлет», — так Гамлета и играть? А в «Собаке садовника», что ж, вы собаку играть будете? Может быть, никакого Гамлета и нет?!
— Всё может быть! — сказал г. Немирович-Данченко.
— Дело не в Гамлете. Дело в окружающих. Гамлет — их мечта. Фантазия. Бред. Галлюцинация! Они наделали мерзостей, — и им представляется Гамлет. Как возмездие!
— Натурально, это так! — сказал г. Немирович-Данченко.
— Надо играть сильно. Надо играть сочно. Надо играть их! — кричал мистер Крэг, — декорации! Что это за мечты о декорациях? За идеи о декорациях? За воспоминания о декорациях? Мне дайте сочную, ядрёную декорацию. Саму жизнь! Разверните картину! Лаэрт уезжает. Вероятно, есть придворная дама, которая в него влюблена. Это мне покажите! Вероятно, есть кавалер, который вздыхает по Офелии. Дайте мне его. Танцы. Пир! А где-то там, на заднем фоне, чрез всё это сквозит… Вы понимаете: сквозит?
— Ну, ещё бы не понимать: сквозит! Очень просто! — сказал г. Немирович-Данченко.
— Сквозит, как их бред, как кошмар, — Гамлет!
— Я думаю, тут можно будет датского дога пустить? — с надеждой спросил г. Станиславский.
Мистер Крэг посмотрел на него с восторгом.
— Собаку? Корову можно будет пустить на кладбище! Забытое кладбище! Забытые Йорики!
— Ну, вот. Благодарю вас!
Г. Станиславский с чувством пожал ему руку.
Г. Качалов стал ходить на свадьбы, посещать Литературный кружок, беседовать там с дантистами, — вообще, начал проводит время весело.
Г. Вишневский спрашивал встречных:
— Какие ещё в Дании бывают животные? Мне для Станиславского. Хочется порадовать.
Г. Немирович задумчиво поглаживал бородку:
— Неожиданный человек.
Мистер Крэг даже плюнул.
— Чтоб я стал ставить эту пьесу? Я? «Гамлета»? Да за кого вы меня принимаете? Да это фарс! Насмешка над здравым смыслом! Это у Сабурова играть. Да и то ещё слишком прилично!
— Да, пьеса, конечно, не из удачных! — согласился г. Немирович-Данченко.
— Бессмыслица! Ерунда! Сапоги всмятку! Пять актов человек колеблется, убить ли ему Клавдия, — и убивает Полония, словно устрицу съел! Где же тут логика? Ваш Шекспир, — если он только существовал! — был дурак! Помилуйте! Гамлет говорит: «что ждёт нас там, откуда никто ещё не приходил?» — а сам только что своими глазами видел тень своего отца! С чем это сообразно? Как можно такую ерунду показывать публике?
— Конечно! — сказал и г. Станиславский, — но мне кажется, что если на сцену выпустить датского дога, — появление собаки отвлечёт публику от многих несообразностей пьесы.
— И гиппопотам не поможет! Нет! Хотите играть «Гамлета», — будем играть его фарсом! Пародией на трагедию!
Г. Вишневский говорил знакомому генералу:
— А вы знаете, ваше превосходительство, ведь, Шекспира-то, оказывается, нет!
— Как нет, мой друг?!
— Так и нет. Сегодня только выяснилось. Не было и нет!
Г. Немирович-Данченко ходил, зажав бороду в кулак.
— Парадоксальный господин!
— Друг мой! — кинулся мистер Крэг.
Г. Немирович-Данченко даже вскрикнул.
Так Крэг схватил его за руку.
— Какую ночь я провёл сегодня! Какую ночь! Вчера я взял на сон грядущий книгу. Книгу, которую все знают! Книгу, которой никто не читает, потому что все думают, будто её знают! «Гамлет»!!!
Мистер Крэг схватил г. Немировича-Данченко за плечо.
— Какая вещь! Так каждый день смотришь на свою сестру и не замечаешь, что она выросла в красавицу! Первая красавица мира!
Мистер Крэг схватил его за ногу.
— «Буду весь в синяках!» — подумал с отчаянием г. Немирович-Данченко.
— Какая вещь! Эти слова: «Быть или не быть?» А? Мороз по коже! Или это: «Ты честная девушка, Офелия?» А? Ужас-то, ужас?! Нет, вы понимаете этот ужас?!
— Кому ж и понять! — сказал г. Немирович-Данченко, становясь подальше, — Шекспир!
— Гений! Гений! Давайте репетировать «Гамлета»! Сейчас! Сию минуту! День и ночь будем репетировать «Гамлета»! Ни пить, ни есть! Давайте, ничего, ничего не делать всю свою жизнь, только играть «Гамлета». Без перерыва! Играть! Играть!
— Про собаку разговора не было? — осведомился г. Станиславский.
— Владимир Иванович, как же теперь, — полюбопытствовал с тревогой Вишневский, — насчёт Шекспира? Есть Шекспир или нет Шекспира?
— Вот вопрос! — пожал плечами г. Немирович-Данченко, — как же Шекспиру — и вдруг не быть?
— Ну, слава богу!
Г. Вишневский облегчённо вздохнул:
— А то, знаете, привык к Шекспиру, — и вдруг его нет. Прямо, словно чего-то недостаёт.
Г. Станиславский крутил головой.
— Большой энтузиаст!
Мистер Крэг посмотрел на вошедших к нему гг. Немировича-Данченко и Станиславского с глубоким изумлением.
— Чем могу служить, господа?
— Да мы насчёт «Гамлета»! — сказал г. Немирович-Данченко.
Мистер Крэг переспросил:
— Как вы сказали?
— Гамлета.
— Гамлет?! Это что же такое? Город, кушанье, скаковая лошадь?
— Гамлет! Пьеса Шекспира!
— Кто ж это такой, этот Шекспир?
— Боже мой! Драматург!
— Н-не знаю. Не припомню. Не слышал. Может быть. Что ж он такое сделал, этот господин, про которого вы говорите?
— «Гамлета» написал.
— Ну, и господь с ним! Мало ли пьес пишут!
— Да, но вы… ставить… в нашем театре…
— Извините, господа! Кто-то написал какую-то пьесу. Кто-то зачем-то хочет её играть. Мне-то до всего этого какое дело? Извините, господа! Я думаю сейчас совсем о другом!
И мистер Крэг погрузился в глубокую задумчивость.
— Капризный у человека гений! — погладил бороду г. Немирович-Данченко.
— Придётся, вместо «Гамлета», на сцену просто датского дога выпустить! — вздохнул г. Станиславский, — не пропадать же догу.
А г. Вишневский так даже заплакал:
— Господи! Я-то всем знакомым генералам, графам, князьям даже говорил: «Гамлет»!
Примечания
[править]- ↑ Этому остроумному фельетону Дорошевича следует предпослать несколько пояснительных слов. Когда Московский Художественный театр пригласил Гордона Крэга для постановки «Гамлета», дело долго не ладилось вследствие того, что Гордону Крэгу и руководителям Художественного театра не удавалось сговориться о принципах постановки, и К. С. Станиславскому подход Крэга казался слишком своеобразным и странным. О «прениях» появлялись газетные заметки по обыкновению, очень пёстрые, противоречивые, а иногда и вздорные, в итоге, постановка Крэга — в высшей степени тонкая и оригинальная — не была понята ни публикой ни, как можно думать, руководителями театра. А. К.