я тамъ. Ничего себѣ, знаете. Довольно приличный оркестръ.
— А вы не врете?
Положительно Журавлевъ былъ фанатикомъ своего дѣла. Надо было видѣть, съ какимъ азартомъ вербовалъ онъ въ оркестръ корнетистовъ, басовъ и баритоновъ. Но все таки онъ мнѣ надоѣлъ.
Если бы не Зиночка, я сознался бы во всемъ. Но ради лишняго часа свиданія съ любимой женщиной, человѣкъ способенъ на какую угодно глупость. Объ этомъ можно бы написать цѣлое сочиненіе, но это въ мои планы не входитъ.
2
До того времени жизнь моя была легка и сравнительно беззаботна. Утромъ, на лекціяхъ тактики, фортификаціи и артиллеріи, мнѣ снились чудные золотые сны про офицерскія „бриджи" и погоны съ одной звѣздочкой. Послѣ завтрака, на строевыхъ занятіяхъ, я дышалъ здоровымъ зимнимъ воздухомъ, а если рота выходила къ морю и, проходя черезъ городъ, пѣла пѣсни, я тоже пѣлъ во весь голосъ. Голосъ у меня былъ сильный и похожъ на вопль улирающаго лебедя. Притомъ ни малѣйшаго намека на слухъ. Поэтому, когда я особенно увлекался, прохожіе останавливались и улыбались, а съ товарищами отъ смѣха дѣлались истерики и они переставали идти въ ногу. Приходили мы въ училище уставшіе, голодные и прямо къ обѣду. Потомъ былъ вечеръ и мы готовились къ репитиціямъ, а передъ сномъ передъ нами смутно возникалъ образъ офицерскихъ бриджей и золотыхъ погонъ. И непремѣнно кто-нибудь засыпая сообщалъ пріятную новость:
— Господа, а вы знаете, что если не считать завтрашняго дня и всѣхъ воскресеній, то до производства остается пятьдесятъ дней?
Теперь мое существованіе было отравлено барабаномъ. Стоило мнѣ о чемъ-нибудь замечтаться, какъ сейчасъ же совѣсть спрашивала съ ехиднымъ шипѣніемъ: „А неизвѣстно ли вамъ, юнкеръ Петровъ, что барабанъ ведетъ за собою весь оркестръ?" Увы! мнѣ это было извѣстно и я страдалъ. Но когда оказалось, что въ оркестрѣ есть еще капельмейстеръ, я впалъ въ черную меланхолію и картинно рисовалъ себѣ, какъ меня на первой же сыгровкѣ выгонятъ изъ оркестра и оставятъ на мѣсяцъ безъ отпуска.
На слѣдующій день передъ обѣдомъ, когда всѣ роты собрались въ столовой, дежурный взводный объявилъ:
— Вниманіе! Получена телеграмма юнкеру второй роты Крымкину. Въ чайной комнатѣ найдено двадцать копѣекъ, полевой уставъ и салфетка. Получите у дежурнаго взводнаго. Послѣ подъема пѣвчимъ собраться на спѣвку, а музыкантамъ на сыгорвку. — И увидавъ дежурнаго офицера заоралъ: — Батальонъ, смирно!
И когда хоромъ пѣли молитву, а потомъ обѣдали у меня бродила мысль о самоубійствѣ. Послѣ обѣда Журавлевъ сказалъ:
— Не забудьте, Петровъ, что послѣ подъема сыгровка.
И странно: на душѣ у меня улеглось и стало спокойно, какъ передъ боемъ. „Пропадать, такъ пропадать," подумалъ я и самъ удивился своему хладнокровію.
3
Гвардія умираетъ, но не сдается. Послѣ знаменитаго „подъема", я рѣшительно взбѣжалъ на третій этажъ, въ кладовку, гдѣ выдавали инструменты. Возлѣ кладовки уже толпились юнкера—музыканты, и на лѣстницѣ гулко носились отъ стѣны къ стѣнѣ покрякиванія тромбоновъ и змѣиныя трели флейтъ. Возлѣ моего барабана стоялъ худой юнкеръ и въ недоуменіи вертѣлъ въ рукахъ мѣдныя тарелки. Онъ опредѣленно старался придать своему лицу выраженіе небрежности, молъ, не въ первый разъ, слава Богу, приходится играть на этихъ самыхъ тарелкахъ. Я
,_1917,_стр._03.jpg&oldid=5143808){kind=link}