подошелъ къ барабану, солидно ткнулъ его два раза въ бокъ и спросилъ тощаго юнкера:
— Вы не находите, юнкеръ, что барабанъ нѣсколько слабо натянутъ?
Юнкеръ въ свою очередь ткнулъ въ барабанъ большимъ пальцемъ и сказалъ:
— До извѣстной степени. Хотя, вообще…
Я вздохнулъ. Онъ — тоже.
— А вы давно на тарелкахъ играете?
— Собствено давно. Я, знаете, въ Тифлисѣ еще, въ симфоническомъ оркестрѣ игралъ. Тамъ у насъ, въ Тифлисѣ, эти самыя тарелки серебряный были. Это чтобы для звука.
— Ага. А, скажите, какъ надо на барабанѣ играть? — попробовалъ я осторожно позондировать почву. — Собственно, я знаю какъ, но я хотѣлъ знать ваше мнѣніе. Именно, какъ у васъ въ Тифлисѣ вь симфоническомъ оркестрѣ производили самый звукъ?
— А колотушкой. Очень просто. Берете колотушку и вотъ такъ.
Онъ взялъ колотушку и нѣсколько разъ ударилъ наискось по кожѣ.
Густой, упругій звукъ запрыгалъ по лѣстницѣ, какъ футбольный мячъ. Юнкеръ положилъ колотушку и спросилъ:
— А вы развѣ что, не умѣете?
— Умѣю, но, признаться, забылъ: давно не игралъ.
Помолчали.
— А когда нужно бить? По счету какому-нибудь или какъ?
— Да, по счету. Когда играютъ маршъ, такъ подъ лѣвую ногу: разъ, два, разъ два, Ну, мы играемъ только марши, значитъ подъ лѣвую ногу все время. На тарелкахъ, кажатся та же самое.
— А какъ вы думаете насъ въ это воскресенье, на лишній часъ отпустятъ?
— Я думаю — отпустятъ.
Я посмотрѣлъ на него, онъ на меня и мы оба засмѣялись. Я вз лъ свой барабанъ въ колотушкой, онъ — тарелки и мы сбѣжали за другими внизъ. Надѣли шинели, фуражки и пошли черезъ дворъ въ манежъ, гдѣ обыкновенно дѣлаютъ гимнастику и устраиваются сыгровки. Въ манежѣ было уже темно и холодно. Зажгли нѣсколько лампочекъ. Разставили пюпитры вкругъ. Я поставилъ барабанъ на козлы и по спинѣ у меня пробѣжала дрожь. Упражнялся косо бить колотушкой по ненавистному барабану, стараясь подражать тощему юнкеру. Журавлевъ посмотрѣлъ на меня внимательно и хотѣлъ что-то сказать, но не сказалъ, а вздохнулъ. Пришелъ капельмейстеръ Журавлевъ скомандовалъ намъ „смирно“. Капельмейстеръ былъ низенькій, толстый чехъ. Переваливался на кривыхъ ножкахъ, гордо носилъ чиновничьи погоны и фуражку блиномъ. На щекѣ у него былъ большой красный наростъ, похожій на сливу. Онъ сказалъ:
— Здравствуйте. Какой кольедъ и вьѣтеръ! Чистое наказаніе! Ну, не пудемъ время терять и такъ поздно. Начинаемъ.
Онъ обѣжалъ всѣхъ музыкантовъ, нажималъ клапаны трубъ, перелистовывалъ ноты, суетился и говорилъ:
— Поже мой, Поже мой.
Наконецъ онъ успокоился и сказалъ:
— Ну, откройте маршъ номеръ четыренацатый.
Зашелестѣли нотами. Трубы заблестѣли мѣдью. Мой сосѣдъ воинственно помахалъ тарелками. Капельмейстеръ зловѣще постучалъ карандашомъ по пюпитру.
— Фниманіе! Три, четыре! — и при этомъ съ такимъ азартомъ взмахнулъ рукой и топнулъ ногой, что не ударить колотушкой по барабану было невозможно. И я ударилъ, Загремѣли тарелки, заревѣли трубы на разные лады, какъ стадо слоновъ. Некстати провыла флейта.
,_1917,_стр._04.jpg&oldid=5144664){kind=link}