— О, Поже мой, что вы дѣлаете! — завопилъ капельмейстеръ, инстинктивно хватаясь за свои музыкальныя уши, — ради Пога, перестаньте!
— Отставить!!! — зарычалъ Журавлевъ. Въ эту минуту онъ былъ великъ.
Замолкли не сразу, а постепннно. Капельмейстеръ бросился на перваго попавшагося ему на глаза. Къ несчастью, это былъ я.
— Што ви дѣлаете? Развѣ можно такъ битъ въ парапанъ? Ви когда-нибудь раньше играли на парапанѣ?
„Пропалъ", — подумалъ я и неувѣренно совралъ:
— Такъ точно, г-нъ капельмейстеръ, игралъ.
— Гдѣ же ви играли?
— Въ этой… въ пятой гимназіи. Тамъ у насъ былъ свой оркестръ.
— Что ви мнѣ разсказываете всякій небилицъ, ей Погу. Я уже двадцать пять лѣтъ въ пятой гимназіи капельмейстеромъ. Ни разу васъ тамъ не видѣлъ. — Онъ огляделъ публику большими сердитыми глазами и вдругъ засмѣялся.
— Хе хе-хе. Ну, ничего. Научимся. Ешо разъ. Фниманіе. Два, три, четыре.
Всѣ засмѣялись. Гроза прошла.
На этотъ разъ вышло лучше. Капельмейстеръ оралъ на какого-то баса, но, Боже мой, какое однако сложное исскуство играть на барабанѣ. Вокругъ ревутъ трубы, въ лѣвое ухо стреляетъ, какъ изъ пушки басъ, въ правое гремятъ тарелки тощаго юнкера, а тутъ изволь считай „разъ, два, разъ, два“ и слѣди за рукой капельмейстера, которая свирѣпо рубитъ стонущій воздухъ. Драма!
4
Однимъ словомъ, когда я на слѣдующей сыгровкѣ появился съ барабаномъ, юнкера весело заулыбались и даже кто-то скомандовалъ „смирно". Я поставилъ барабанъ на козлы и сказалъ:
— Дорогу чистому искусству!
Мы играли марши и я все думалъ о томъ, что если на обыкновенномъ турецкомъ барабанѣ, въ туберкулезномъ юнкерскомъ оркестрѣ, такъ трудно играть и все время сбиваешься съ такта, то какое счастье быть композиторомъ, какъ, напримѣръ, Скрябинъ и написать „Прометея“, гдѣ сотня партитуръ? И каждая на мѣстѣ! И думалъ я еще объ участи всѣхъ барабанщиковъ. И моя душа плакала надъ ихъ безобразной жизнью. Что можетъ быть глупѣе игры на барабане? Играютъ маршъ — колоти себѣ по гулкой коже „разъ, два, лѣвой, лѣвой“! Играютъ песню, а ты слѣди за корявой капемльмейстерской рукой и старайся не сбиться съ такта. Противно.
Мои сердечныя дѣла шли на повышеніе. Въ воскресенье въ отпускъ я записывался до двѣнадцати часовъ ночи и въ шесть мчался къ ней. Стояла чудная, пушистая зима. Вѣтеръ сыпалъ снѣгъ. Въ улицахъ горѣли лиловые вечерніе фонари.
— Звозчикъ!
Лошадка труситъ по улицамъ, которыя, въ снѣгу, кажутся незнакомыми. Милая, какъ я ее люблю? Маленькая, черненькая, родимое пятнышко надъ верхней губой. За что я такъ страшно счастливъ?
Дамъ извозчику рубль, пусть онъ тоже будетъ счастливъ. Или лучше не стоитъ? Нѣтъ, лучше дамъ.
Присутствіе женщины вноситъ въ жизнь мужчины гармонію и теплоту! Впрочемъ, это къ дѣлу не относится. Даже не гармонію, а разладъ. Съ одной стороны я получалъ каждый четвергъ надушенный сиреневый конвертъ у дежурнаго взводнаго, а съ другой стороны семерка по тактикѣ и двое сутокъ „на даче“[1] за невниманіе въ строю. Теперь я игралъ на барабанѣ съ удовольствіемъ. Мнѣ было все равно, что мы играли. Лично для себя я игралъ лишній часъ отпуска.
Зима сдалась сырымъ туманомъ. Вѣтеръ повернулъ и изъ сѣвернаго сталъ южнымъ. Откуда-то налетѣли скворцы, облѣпили карнизы домовъ и такъ галдѣли, что болѣла голова. На сыгровку мы уже выходили безъ шинелей, и когда бѣжали по лужамъ
- ↑ Подъ арестомъ
,_1917,_стр._05.jpg&oldid=5144665){kind=link}