мнѣ. Глаза в уши этого вездѣсущаго ареопага тщательно слѣдили за мной; явное пренебреженіе мое къ его опредѣленіямъ ожесточало общество противъ меня, и наконецъ посѣяло въ немъ то мненіе, которое въ последствіи сделалось судомъ свѣта и причиною моей погибели. Но въ ту пору я не предвидѣла еще ничего грознаго въ будущемъ, быть-можетъ оттого, что, не ожидая ничего, я вовсе не заботилась объ немъ.
Свѣтъ безжалостно подшутилъ надо мной, осмѣявъ всѣ понятія моего дѣтства, развѣявъ все сокровища моихъ надеждъ. Ни одна мысль моя объ немъ не оправдалась, ни одно ожиданіе не сбылось. Единственный предметъ, въ которомъ я не нашла обмана, былъ умъ человѣческій; умъ творческій, игривый, разнообразный, которому я издавна поклонялась еще въ твореніяхъ его.
Въ большомъ свѣте, гдѣ необходимая образованность и безпрестанный приливъ чужихъ идей придаютъ родъ блеску самымъ незначительнымъ умишкамъ, даже истинный, геніальный умъ не столько поражаетъ своею лучезарностью, какъ въ совершенномъ мракѣ малаго свѣта. Тамъ онъ сообщаетъ другимъ свою живительную силу, озаряетъ умы другихъ, и, при свѣте его, они также красуются, отражая заимствованное у него сіяніе. И к тому жъ, тамъ вниманіе общества такъ развлечено пестротой окружающихъ предметовъ, что тысячи проходятъ мимо генія и не замѣчаютъ его. Напротивъ, въ быту тѣсно очерченномъ застарѣлыми привычками и скудной вседневностью, которыя давятъ и нередко уничтожаютъ все способности въ зародышахъ; въ глуши, куда съ трудомъ пробивается только предсвѣтный лучъ просвѣщенія, человекъ съ высокимъ умомъ и познаніями блистаетъ какъ дивный метеоръ. Въ подобномъ быту прозябала я, и только эти, рѣдко встрѣчаемые, метеоры привлекали мое
мне. Глаза в уши этого вездесущего ареопага тщательно следили за мной; явное пренебрежение мое к его определениям ожесточало общество против меня, и наконец посеяло в нем то мнение, которое в последствии сделалось судом света и причиною моей погибели. Но в ту пору я не предвидела еще ничего грозного в будущем, быть-может оттого, что, не ожидая ничего, я вовсе не заботилась об нем.
Свет безжалостно подшутил надо мной, осмеяв все понятия моего детства, развеяв все сокровища моих надежд. Ни одна мысль моя об нем не оправдалась, ни одно ожидание не сбылось. Единственный предмет, в котором я не нашла обмана, был ум человеческий; ум творческий, игривый, разнообразный, которому я издавна поклонялась еще в творениях его.
В большом свете, где необходимая образованность и беспрестанный прилив чужих идей придают род блеску самым незначительным умишкам, даже истинный, гениальный ум не столько поражает своею лучезарностью, как в совершенном мраке малого света. Там он сообщает другим свою живительную силу, озаряет умы других, и, при свете его, они также красуются, отражая заимствованное у него сияние. И к тому же, там внимание общества так развлечено пестротой окружающих предметов, что тысячи проходят мимо гения и не замечают его. Напротив, в быту тесно очерченном застарелыми привычками и скудной вседневностью, которые давят и нередко уничтожают все способности в зародышах; в глуши, куда с трудом пробивается только предсветный луч просвещения, человек с высоким умом и познаниями блистает как дивный метеор. В подобном быту прозябала я, и только эти, редко встречаемые, метеоры привлекали мое
