улицѣ кричатъ мальчишки, чирикаютъ воробьи, и полнозвучно, нескладно перезваниваютъ въ церквахъ.
За обѣдомъ я наѣдаюсь шоколаду.
Часовъ въ пять отправляюсь на полянку и въ глубинѣ души хочу увидѣть Таню. Срываю въ садикѣ прутикъ сирени съ зелеными, сочными почками, обкусываю на ходу горькую, весеннюю корочку и, захлопнувъ за собой калитку, съ жестянкой: „Входъ старьевщикамъ воспрещенъ“, замираю. На скамеечкѣ, гдѣ обыкновенно ночью сидитъ дворникъ въ тулупѣ, — Танюша и съ ней еще какая-то дѣвочка. Танюша въ чемъ-то синенькомъ, въ бѣломъ фартушкѣ и въ косичкахъ у нея бантики.
Въ желудкѣ у меня становится, какъ передъ экзаменомъ.
— Таня, здравствуйте!
Танюша смотритъ на меня, не то удивленно, не то разочарованно.
— Здравствуй-те. Познакомьтесь съ моей подругой.
Я неловко по очереди мну въ потной рукѣ двѣ розовыя руки и недоумѣваю: „Чего это она такая.. кислая?“ И вдругъ вспоминаю: „Ахъ я дуракъ, дуракъ. Да, вѣдь Пасха. Нужно цѣловаться. Ничего не подѣлаешь“.
— Ахъ, да. Христосъ Воскресъ! Я и забылъ.
У дѣвочекъ лица расплываются въ счастливыя улыбки, и онѣ кокетливо, покраснѣвъ, говорятъ:
— Ахъ нѣтъ, нѣтъ. Мы съ мужчинами не христосуемся.
Пудовая гиря сваливается у меня съ души. Все хорошо, но въ любви самое затруднительное, что надо цѣловаться.
…А колокола звонятъ, звонятъ, и кажется, что и завтра, и послѣзавтра, и черезъ годъ — все время въ воздухѣ будетъ стоять свѣтлый, утомительный, весенній звонъ.
