— Я, кажется, написалъ самостоятельные стихи. Вотъ.
Редакторъ взялъ рукопись, надѣлъ черепаховое пенснэ и углубился въ чтеніе. Черезъ пять минутъ онъ подалъ начинающему рукопись и два пальца.
— Къ сожалѣнію, видите ли… за недостаткомъ мѣста… знаете ли… война… вы человѣкъ молодой…
— Не пойдутъ значитъ? — беззвучно уронилъ молодой человѣкъ.
— Не пойдутъ.
— Но почему же?
— Фатально, такъ сказать, напоминаютъ Бальмонта.
— Что вы этимъ хотите сказать? — гордо спросилъ начинающій поэтъ и робко, предчувствуя, что паркетный полъ уходитъ изъ-подъ его стоптанныхъ каблуковъ, добавил: — ей Богу, ничего общаго съ Бальмонтомъ не имѣю. Честное слово!
— А вотъ, между тѣмъ, видите ли, что вы пишете.
Реадкторъ постучалъ большими ножницами по банкѣ съ гуммиарабикомъ и прочелъ:
Рабы! Рабы! Плюю
на васъ я.
На стадо жалкихъ
мѣдныхъ тумбъ.
Пойдемъ со мной,
Анастасья.
Я — царь природы,
Я Колумбъ.
— Форменный Бальмонтъ, согласитесь. Особенно тамъ, где про Анастасію и Колумба. Ну, а вообще очень, очень мило… Что-то есть… Но, видите ли, война… Бумага… Мѣсто…
— Не пойдетъ?
— Не пойдетъ, — сказалъ редакторъ, и, посмотрѣвъ на коротенькій пиджачокъ автора, прибавилъ:
— Напишите что-нибудь, э, самостоятельное.
— Хорошо. Я напишу что-нибудь самостоятельное.
— До свиданія.
— До свиданія.
Начинающій бокомъ поклонился, зацепилъ за шкапъ, опрокинулъ стулъ, поскользнулся и вышелъ изъ кабинета. И редакторъ закричалъ ему вслѣдъ баритономъ такъ, чтобъ было слышно въ пріемной:
— Главное — читайте классиковъ, пишите и помните, что Пушкинъ — это земля, по которой мы ходимъ и воздухъ…
3
„Воздухъ, такъ воздухъ„, — подумалъ молодой поэтъ, надевая въ передней чьи-то новыя калоши и выходя въ нихъ на улицу.
— У попа была собака…
Черезъ недѣлю онъ пришелъ и сказалъ редактору рѣшительно:
— Ей Богу, настоящіе самостоятельные стихи.
— Давайте ихъ сюда, эти самые, такъ сказать, настоящіе самостоятельные стихи.
Редакторъ углубился въ чтеніе и черезъ пять минутъ сказалъ:
— Не пойдутъ.
— Почему же? Неужели не самостоятельны?
— На этотъ разъ, хоть и самостоятельны, — сказалъ редакторъ съ видомъ ломбарднаго оценщика: — но напечатаны быть не могутъ по причине своѣго легкомыслія. Глубины, знаете ли, нетъ.
И прочелъ сквозь черепаховое пенснэ:
Птичка Божія не знаетъ
Ни заботы ни труда,
Хлопотливо не свиваетъ
Долговѣчнаго гнѣзда…
Въ долгу ночь… и т. д., и т. д.
— Согласитесь, что подобные стихи для солидной, литературно-политической газеты не подходятъ, — сказалъ редакторъ, чтобы было слышно въ пріемной. — Обратитесь въ „Вѣстникъ Птицеводства“. Можетъ быть, тамъ напечатаютъ…
Молодой человѣкъ не дослушалъ до конца, бокомъ поклонился, за что-то зацѣпился, что-то опрокинулъ, поскользнулся и вышелъ красный, какъ соціалъ-демократъ, изъ редакторскаго кабинета.
— Читайте классиковъ! — крикнулъ ему вслѣдъ редакторъ. — Читайте классиковъ, но сами бросьте писать! Поищите себѣ какое-нибудь более подходящее занятіе…
Но такъ какъ молодой человѣкъ умѣлъ лишь писать стихи и другого подходящаго занятія искать не хотѣлъ, а, между прочимъ, имѣлъ необъяснимую потребность кушать хоть разъ въ недѣлю, то онъ пришелъ домой, подумалъ и повѣсился въ уборной на собственныхъ подтяжкахъ.
„Братья писатели, — была его послѣдняя мысль: — ужъ разъ старика Александра Сергѣевича посылаютъ въ „Вѣстникъ Птицеводства“, то что же остается дѣлать намъ, маленькымъ людямъ?
4.
— Какъ что? — спросимъ мы. — А писать военные стихи? А издавать брачную газету? А объявить себя футуристомъ? А открыть кинематографъ или театральное бюрю? Да, Господи-жъ, Боже! мало ли достойныхъ професій?
Увы, хорошія мысли приходятъ слишкомъ поздно, и то лицамъ постороннимъ.
— Я, кажется, написал самостоятельные стихи. Вот.
Редактор взял рукопись, надел черепаховое пенсне и углубился в чтение. Через пять минут он подал начинающему рукопись и два пальца.
— К сожалению, видите ли… за недостатком места… знаете ли… война… вы человек молодой…
— Не пойдут, значит? — беззвучно уронил молодой человек.
— Не пойдут.
— Но почему же?
— Фатально, так сказать, напоминают Бальмонта.
— Что вы этим хотите сказать? — гордо спросил начинающий поэт и робко, предчувствуя, что паркетный пол уходит из-под его стоптанных каблуков, добавил: — Ей-Богу, ничего общего с Бальмонтом не имею. Честное слово!
— А вот, между тем, видите ли, что вы пишете.
Редактор постучал большими ножницами по банке с гуммиарабиком и прочёл:
Рабы! Рабы! Плюю
на вас я.
На стадо жалких
медных тумб.
Пойдем со мной,
Анастасья.
Я — царь природы,
Я Колумб.
— Форменный Бальмонт, согласитесь. Особенно там, где про Анастасию и Колумба. Ну, а вообще очень, очень мило… Что-то есть… Но, видите ли, война… Бумага… Место…
— Не пойдёт?
— Не пойдёт, — сказал редактор и, посмотрев на коротенький пиджачок автора, прибавил:
— Напишите что-нибудь, э, самостоятельное.
— Хорошо. Я напишу что-нибудь самостоятельное.
— До свидания.
— До свидания.
Начинающий боком поклонился, зацепил за шкаф, опрокинул стул, поскользнулся и вышел из кабинета. И редактор закричал ему вслед баритоном так, чтоб было слышно в приёмной:
— Главное — читайте классиков, пишите и помните, что Пушкин — это земля, по которой мы ходим и воздух…
3
«Воздух так воздух,» — подумал молодой поэт, надевая в передней чьи-то новые калоши и выходя в них на улицу.
— У попа была собака…
Через неделю он пришёл и сказал редактору решительно:
— Ей-Богу, настоящие самостоятельные стихи.
— Давайте их сюда, эти самые, так сказать, настоящие самостоятельные стихи.
Редактор углубился в чтение и через пять минут сказал:
— Не пойдут.
— Почему же? Неужели не самостоятельны?
— На этот раз, хоть и самостоятельны, — сказал редактор с видом ломбардного оценщика, — но напечатаны быть не могут по причине своего легкомыслия. Глубины, знаете ли, нет.
И прочёл сквозь черепаховое пенсне:
Птичка Божия не знает
Ни заботы ни труда,
Хлопотливо не свивает
Долговечного гнезда…
В долгу ночь… и т. д., и т. д.
— Согласитесь, что подобные стихи для солидной литературно-политической газеты не подходят, — сказал редактор, чтобы было слышно в приемной. — Обратитесь в «Вестник Птицеводства». Может быть, там напечатают…
Молодой человек не дослушал до конца, боком поклонился, за что-то зацепился, что-то опрокинул, поскользнулся и вышел красный, как социал-демократ, из редакторского кабинета.
— Читайте классиков! — крикнул ему вслед редактор. — Читайте классиков, но сами бросьте писать! Поищите себе какое-нибудь более подходящее занятие…
Но так как молодой человек умел лишь писать стихи и другого подходящего занятия искать не хотел, а, между прочим, имел необъяснимую потребность кушать хотя бы раз в неделю, то он пришёл домой, подумал и повесился в уборной на собственных подтяжках.
«Братья писатели, — была его последняя мысль, — уж раз старика Александра Сергеевича посылают в «Вестник Птицеводства», то что же остаётся делать нам, маленьким людям?»
4.
— Как что? — спросим мы. — А писать военные стихи? А издавать брачную газету? А объявить себя футуристом? А открыть кинематограф или театральное бюро? Да, Господи ж Боже, мало ли достойных профессий?
Увы, хорошие мысли приходят слишком поздно, и то лицам посторонним.
