ПОДКОВА
Первый день Петербургской авіаціонной недѣли кончился. Послѣднимъ леталъ молодой, выдающійся летчикъ, бывшій ученикъ Севастопольской авіаціонной школы, Красновъ.
Когда публика разъѣхалась, въ сараѣ, у аэроплана Краснова, собрался тѣсный кружокъ, состоящій изъ товарищей—летчиковъ и изъ нѣкоторыхъ богачей—покровителей отечественной авіаціи.
Послѣ того какъ принесли изъ буфета чай, и всѣ удобно усѣлись, кто на ящикѣ отъ мотора, кто на низкомъ рабочемъ столикѣ, а кто и просто на аэропланѣ, разговоръ сдѣлался оживленѣе, и вертѣлся все время, на „авіаціонныхъ“ темахъ.
„Скажите, мой дорогой, обратился молодой богачъ баронъ В. къ Краснову. Вотъ я замѣтилъ, что кь нѣкоторымъ аэропланамъ, (за границей) авіаторы придѣлываютъ, очень часто, медвѣженковъ, знаете обыкновенныхъ игрушечныхъ медвѣженковъ, такъ скажите зачѣмъ это?“ Красновъ минуту подумалъ, а затѣмъ улыбнулся и сказалъ:
„Видите-ли, почти всѣ авіаторы ужасно суевѣрны, ну и игрушечнаго медвѣженка они считаютъ, если хотите хоть за талисмань, что-ли, который предохраняетъ ихъ, отъ паденія. Очень часто авіаторы во время полета такъ-же кладутъ себѣ въ карманъ подкову. И вы знаете изъ за этого самаго суевѣрія, со мною, годъ назадъ, произошелъ курьезный случай, но этотъ, курьезный случай, однако, едва не кончился катострофой.“
Разскажите! Разскажите!
Посыпались просьбы со всѣхъ сторонъ.
„Что-жъ я разскажу съ удовольствіемъ, сказалъ Красновъ, но это такая глупая исторія, что мнѣ даже совѣстно заставлять васъ слушать!
Ничего! Ничего! Разскажите! Намъ любопытно послушать! Просимъ!
Ну въ такомъ случаѣ слушайте!
Красновъ, отхлебнулъ изъ стакана чаю, глубоко затянулся и пустилъ густой клубъ дыма.
Надо вамъ знать, началъ онъ, учился я летать въ Севастопольской авіаціонной школе, цѣлый годъ. Ну, конечно, сначала леталъ я въ качестве пассажира, затѣмъ сталъ самъ совершать маленкіе полеты и считался поэтому прилежнымъ ученикомъ, у котораго, „есть такая жилка“ какъ выражался нашъ инструкторъ. Когда я порядочно натренировался летать, назначили мнѣ день держать экзаменъ на пилота. Съ какимъ же нетерпѣніемъ я ждалъ этого дня! Боже мой! Вы себѣ и представить не можете! Какъ-же усердно я учился дѣлать разные восьмерки, горки, а особенно спускъ à vol plané.
Наконецъ-то насталъ долгожданный день экзамена. Проснулся я въ 5 часовъ утра, хотя полетъ былъ назначенъ въ 10. Надо вамъ замѣтить, что нашъ аэродромъ былъ версты за 2 или 3 отъ города. Ну-съ такъ вотъ всталъ я въ пять часовъ, умылся поскорѣе, напился чаю, и пошелъ на наше учебное поле. Погода дивная, птички щебечутъ. На улицахъ ни души — рано!
А вѣтра совсѣмъ нѣтъ — прямо штиль, а на душѣ этакъ и пріятно и страшно!
Ну словомъ такое ощущеніе, какъ съ горки на салазкахъ съѣзжаешь.
Выбрался я за городъ и иду полемь.
Тихо тихо кругомъ, жаворонки заливаются гдѣ-то въ вышинѣ, поля зеленѣютъ, въ ихъ зелени пестрѣютъ колокольчики, горошекъ. Солнышко взошло и грѣетъ такъ нѣжно, ласково, а на душѣ птички поютъ. Иду это я, иду, вдругъ вижу на дорогѣ подкова лежитъ, и зачѣмъ это только я замѣтилъ ее тогда; ну, такъ вижу — подкова, хотѣлъ пройти мимо, не брать, да подумалъ — подкова счастье приноситъ, а мнѣ на полетъ идти — дѣло опасное, возьму ка я ее; и взялъ, положилъ въ карманъ. Прихожу на поле, еще никого нѣтъ; позвалъ сторожа, велѣлъ отворить сарай, пошелъ туда, осмотрѣлъ аэропланъ все ли въ порядкѣ, налилъ бензинъ, масло, почистилъ моторъ.
Скучно стало; хотѣлъ заснуть — не спится.
Тогда вспомнилъ, что у меня въ карманѣ подкова. Взялъ ее отъ нечего дѣлать въ руки, посмотрѣлъ: подкова цѣленькая, навѣрно потерялъ, кто нибудь. А не привязать ли мнѣ ее къ верхней плоскости? (Леталъ я на Фарманѣ). Все счастье и грузъ совсѣмъ незамѣтный.
Привязалъ. А спать хочется. Прикурнулъ я тутъ же, въ сараѣ, на лавочку и заснулъ.
Скоро пришла комсисія, разбудили меня. Я проснулся бодрымъ, свѣжимъ а погода не измѣнилась; штиль полнѣйшій. Ну-съ вывели мой аэропланъ, завели моторъ, сѣлъ я и пустилъ винтъ…
Тутъ разсказчикъ еше хлебнулъ чаю, затянулся, пустилъ густой клубъ дыма и продолжалъ:
Даю я знакь, меня отпустили…
Дѣлаю разбѣгъ. Аэропланъ идеть прекрасно. Только хотѣлъ это я подняться, какъ сорвалась эта моя подкова съ плоскости, да какъ хлопнетъ меня по головѣ, успѣлъ я только моторъ остановить! И упалъ въ обморокъ. Вотъ тебѣ и счастье! Хорошее счастье принесла мнѣ моя подкова, нечего сказать. Ну, бѣгутъ всѣ ко мнѣ. Что такое? Что съ тобою? Въ обморокъ упалъ? Эхъ ты баба, а еще летать хочетъ! Пришелъ я въ себя: „что-жъ, говорю, въ обморокъ упалъ, дурно сдѣлалось“, а про подкову ни слова, засмѣютъ думаю…
Что-жъ дальше? спросилъ кто-то.
Что-жъ дальше? Извѣстно что; пролежалъ въ постели недѣльку, а потомъ выдержалъ экзаменъ на пилота!
Вотъ оно что случилось! Нѣтъ, теперь я не вѣрю, что подкова счастье приноситъ!
Разсказчикъ замолчалъ и иронически улыбнулся.
Всѣ смѣялись.
ПОДКОВА
Первый день Петербургской авиационной недели кончился. Последним летал молодой выдающийся лётчик, бывший ученик Севастопольской авиационной школы Краснов.
Когда публика разъехалась, в сарае, у аэроплана Краснова, собрался тесный кружок, состоящий из товарищей-лётчиков и из некоторых богачей — покровителей отечественной авиации.
После того как принесли из буфета чай и все удобно уселись — кто на ящике от мотора, кто на низком рабочем столике, а кто и просто на аэроплане — разговор сделался оживлённее, и вертелся всё время на «авиационных» темах.
— Скажите, мой дорогой, — обратился молодой богач барон В. к Краснову, — вот я заметил, что к некоторым аэропланам за границей авиаторы приделывают очень часто медвежат — знаете, обыкновенных игрушечных медвежат; так скажите — зачем это?
Краснов минуту подумал, а затем улыбнулся и сказал:
— Видите ли, почти все авиаторы ужасно суеверны, ну и игрушечного медвежонка они считают, если хотите, хоть за талисман, что ли, который предохраняет их от падения. Очень часто авиаторы во время полёта также кладут себе в карман подкову. И вы знаете, из-за этого самого суеверия со мною год назад произошёл курьёзный случай — но этот курьёзный случай, однако, едва не кончился катастрофой.
— Расскажите! Расскажите! — посыпались просьбы со всех сторон.
— Что ж, я расскажу с удовольствием, — сказал Краснов, — но это такая глупая история, что мне даже совестно заставлять вас слушать!
— Ничего! Ничего! Расскажите! Нам любопытно послушать! Просим!
— Ну, в таком случае слушайте!
Краснов отхлебнул из стакана чаю, глубоко затянулся и пустил густой клуб дыма.
— Надо вам знать, — начал он, — учился я летать в Севастопольской авиационной школе, целый год. Ну, конечно, сначала летал я в качестве пассажира, затем стал сам совершать маленькие полёты и считался поэтому прилежным учеником, у которого «есть такая жилка», как выражался наш инструктор. Когда я порядочно натренировался летать, назначили мне день держать экзамен на пилота. С каким же нетерпением я ждал этого дня! Боже мой! Вы себе и представить не можете! Как же усердно я учился делать разные восьмёрки, горки, а особенно спуск à vol plané.
Наконец-то настал долгожданный день экзамена. Проснулся я в 5 часов утра, хотя полёт был назначен в 10. Надо вам заметить, что наш аэродром был версты за 2 или 3 от города. Ну-с, так вот, встал я в пять часов, умылся поскорее, напился чаю, и пошёл на наше учебное поле. Погода дивная, птички щебечут. На улицах ни души — рано!
А ветра совсем нет — прямо штиль, а на душе этак и приятно и страшно! Ну, словом, такое ощущение, как с горки на салазках съезжаешь.
Выбрался я за город и иду полем.
Тихо-тихо кругом, жаворонки заливаются где-то в вышине, поля зеленеют, в их зелени пестреют колокольчики, горошек. Солнышко взошло и греет так нежно, ласково, а на душе птички поют. Иду это я, иду, вдруг вижу — на дороге подкова лежит, и зачем это только я заметил её тогда; ну, так вижу — подкова, хотел пройти мимо, не брать, да подумал — подкова счастье приносит, а мне на полёт идти — дело опасное, возьму-ка я её; и взял, положил в карман. Прихожу на поле, ещё никого нет; позвал сторожа, велел отворить сарай, пошёл туда, осмотрел аэроплан — всё ли в порядке, налил бензин, масло, почистил мотор.
Скучно стало; хотел заснуть — не спится.
Тогда вспомнил, что у меня в кармане подкова. Взял её от нечего делать в руки, посмотрел: подкова целенькая, наверно потерял кто-нибудь. А не привязать ли мне её к верхней плоскости? (Летал я на «Фармане»). Всё счастье, и груз совсем незаметный.
Привязал. А спать хочется. Прикорнул я тут же, в сарае, на лавочку и заснул.
Скоро пришла комсисия, разбудили меня. Я проснулся бодрым, свежим — а погода не изменилась; штиль полнейший. Ну-с, вывели мой аэроплан, завели мотор, сел я и пустил винт…
Тут рассказчик ешё хлебнул чаю, затянулся, пустил густой клуб дыма и продолжал:
— Даю я знак, меня отпустили…
Делаю разбег. Аэроплан идёт прекрасно. Только хотел это я подняться, как сорвалась эта моя подкова с плоскости, да как хлопнет меня по голове, успел я только мотор остановить! И упал в обморок. Вот тебе и счастье! Хорошее счастье принесла мне моя подкова, нечего сказать. Ну, бегут все ко мне. «Что такое? Что с тобою? В обморок упал? Эх ты, баба, а ещё летать хочет!» Пришёл я в себя: «что ж, — говорю, — в обморок упал, дурно сделалось», а про подкову ни слова — засмеют, думаю…
— Что ж дальше? — спросил кто-то.
— Что ж дальше? Известно что: пролежал в постели недельку, а потом выдержал экзамен на пилота!
Вот оно что случилось! Нет, теперь я не верю, что подкова счастье приносит!
Рассказчик замолчал и иронически улыбнулся.
Все смеялись.
,_1912.png&oldid=5142783){kind=link}