Поднимаю голову — прямо передо мной крест, а на кресте распятый Христос. Сперва у меня даже захлестнуло дыхание.
Потом начинаю соображать и вглядываться. Крест и фигура Христа деревянные, крашеные. Вероятно, кто-нибудь из батареи ходил в С., в костел, и принес оттуда. Потом вкопали.
Снимаю фуражку и долго стою перед распятием. Худое, изможденное лицо… Пятна крови на ладонях… Терновый венок… Синеватые ноги… И на всем белая пыль штукатурки, осыпавшейся на него во время обстрела.
Ночью я стою у орудия, дневальным.
Небо полно звезд. Месяц на закате и похож на раскаленный уголек, подернутый голубоватым пеплом тучек.
Впереди, на горизонте, взлетают голубыми звездочками светящиеся ракеты и обливают местность лунным светом.
Изредка слышатся отдельные ружейные выстрелы:
Па-та-ра! Па-та-ра!
Справа немец бьет по нашей пехоте тяжелыми снарядами. Мы пока молчим.
СОЛДАТЫ УЧАТСЯ ГРАМОТЕ
Как это ни странно, война научила многих «землячков» грамоте.
Зимой, когда почти все операции были приостановлены и жизнь ушла глубоко в блиндажи и землянки, солдаты стали скучать.
Это так естественно.
Время заполняли письма с родины, «дамки», чтение вслух диких бульварных романов с заглавиями вроде «В погоне за золотом», «Любовь авантюристки» и т. д. Иногда до двенадцати часов ночи у нас в землянке четвертого орудия чадила керосиновая лампочка без стекла, и «земляки» слушали о том, как на протяжении сотни страниц цирковая наездница увлекает в свои сети американского миллиардера.
Вообще у нас было грамотных больше, чем неграмотных. Неграмотных — всего трое: херсонский моряк Колыхаев, ананьевский цыган земледелец Улер и огромный сибиряк Горбунов.