щие, ледяные, так ярко отражающие синее до вульгарности небо.
Впереди фольварк, батарея рядом с ним.
На солнце снег будто усыпан борной кислотой и сверкает синими, зелеными, желтыми искорками.
Вдалеке постукивает пулемет, словно кто-то рубит котлеты.
Укладываемся уже с полудня. Обед привозят в обычное время. Артельщик очень опасается обстрела: походная кухня блестит червонной медью и, вероятно, очень далеко видна. После обеда начинается холодный ветерок, и небо затягивается серыми тонкими облаками. Опять становится хмуро.
Трещит аэроплан.
— Ишь! Так и ныряет в хмарах, — говорит волжанин Власов. — Правда, красиво?
В сумерки ужинаем и увязываем ранцы на передки. До темноты полчаса. По шоссе за четверть версты справа движутся пехотные части, которые сменяют «нашу» пехоту. Их не видно, но зато слышатся скрип колес, мерный бой шага тысячи сапог, бренчанье кухонь и пулеметов, ржание лошадей.
Наши люди идут по направлению к шоссе за досками. Получается скопление. Немец замечает. Начинается обстрел. Со всех сторон ложатся снаряды. Небо по всем направлениям исполосовано ехидным свистом. Впереди, на фоне завечеревших облаков, багрово-желтыми огнями вспыхивают шрапнели и кропят лес свинцовым дождем.
Осколки гранат срезают стройные, кружевные сучья берез, которые валятся с макушек к моим ногам и траурно рисуются на фоне белого снега.
Сперва жутко. Потом… тоже жутко.
Приезжают передки. Запрягаем и в сумерках уходим длинной темной колонной. Сперва приказано идти по шоссе, но это очень рискованно — там все время рвутся снаряды. Едем вдоль полотна железной дороги. Совсем темнеет, и оттого, что стемнело, а у людей лица серьезные, и оттого, что я в полной боевой амуниции, у меня на душе строго.
За скрипом колес и бренчаньем упряжки полета неприятельских снарядов не слыхать. Угадываем опасность по отдаленному блеску и после «его по разрыву. Я пою:
._С_фронта_первой_мировой_войны._стр._26.jpg&oldid=5122766){kind=link}